Пытки в России

Москва, 1 марта 2016 год. Когда я гуляла возле кремля, они подошли ко мне, четверо красивых русских стражей. «Пройдёмте» – сказал один. От них всех так веяло силой и русским духом, что я не смогла отказаться. Похоже, все забыли в этот момент про документы, никто не представился и ничего не спросил. Только я молча протянула смелому воину свою визитку, а он дрожащими руками попытался мне её вернуть, но со словами «Нет, это надо сохранить как вещественное доказательство» положил её к себе в карман. Я оказалась в машине, тесно зажатой между источниками мужской силы. Ни тени сомнения, ни тени недоверия не было у меня этим великим русским воинам, посвятившим свою жизнь, а может и не одну, служению правде. Я и сейчас вспоминаю их с теплом и трепетом в моём маленьком женском сердце, и верю, что буду обладать хотя бы одним из них. Кремлёвские стражи молча везли меня по зову вечности в тайную обитель мученичества русских душ.
Бравые солдаты НКВД привезли меня к зданию, над входом в которое висела вывеска «Румынское посольство», завели меня внутрь и испарились. Меня провели в комнату, куда вошла девушка в штатском и сходу начала меня допрашивать и обыскивать. Я послушно выполняла её приказы и отвечала. Она сказала: «Снимите платье». Всё происходящее вызывало у меня недоразумение, и я у неё спросила: «Вы всех, кто идёт в Кремль, так обыскиваете, даже Абрамовича?» Она тут же, не задумываясь и не смотря на меня, продолжая копошиться в моих вещах, ответила: «Да.» «Ну тогда ладно», - ответила я.
После обыска в комнату вошёл служащий в форме и, держа мои документы, с ходу начал меня спрашивать – где я работаю, откуда иду. Я ответила. Он покрутил мои документы в руках и молча ушёл.
Меня вывели в коридор и посадили на лавку, над которой с потолка наблюдала камера. Так я просидела с полчаса. За это время сменилось много посетителей заведения: мужского и женского пола, которых приводили ненадолго и уводили. Только один человек, заточённый в железную клетку справа от меня, непрестанно причитал: «Выпустите меня! Да выпустите же меня! У меня ВИЧ, я не могу здесь находиться, я хочу в туалет.»
По коридору проходил человек средних лет в форме, я его спросила: «Подскажите, какой сейчас строй в стране?» На что он не задумываясь тут же ответил: «Патриархат».
В безмолвном согласии, убеждаясь в стройности своей теории, я продолжала сидеть на лавочке, зная, что они, патриархи, неизбежно должны снова отправить меня на казнь, потому что не могут спокойно терпеть процветание того, кто угрожает основе их жизнедеятельности. Ещё в 2014 году, перед тем как выйти на сатанинский суд, находясь в стенах своей кельи я сказала: «Патриархи неизбежно будут восставать против меня. И чем больше они будут восставать, тем больше они будут себя уничтожать». Я просидела на лавочке внутри «Румынского посольства» около получаса, и захотела пить. Ведомая чувством жажды, я встала и пошла к видневшемуся за соседней дверью автомату с напитками. Но только я подошла к двери, как откуда ни возьмись из земли вырос могучий страж красивого обличья. Он дерзко посмотрел мне в лицо, слегка толкнув меня рукой в грудь, произнеся: «Мадам, вы куда?», схватился за ручку двери. На что я ему ответила не менее дерзким взглядом и тоже толкнула его в грудь обеими руками. В ответ он, не раздумывая ни секунды, лёгким движением толкнул меня в грудь так, что я отлетела на метр назад, и запросто могла бы упасть, если не была бы тренирована. Бросив взгляд на моё закипающее гневом лицо, символ русской страсти мгновенно скрылся за железной дверью, а я, прийдя в себя, стала дёргать эту дверь, пытаясь попасть к распределителю напитков, но дверь, похоже, была бронированной.
«Наверное, там и находится это «Румынское посольство» - подумала я, и задалась вопросом, что там понадобилось русскому менту.
Так и не добравшись до напитков, я молча вернулась на лавку. Тут же ко мне подошёл сторож-автоматчик, который был не менее красив, и молча надел мне наручник на правую руку, пристегнув второй к железной скамье, как хозяин фермы, умело управляющийся со своими овцами.
«Но я никакая не овечка», - подумалось мне, - «я человека, хорошо понимающая русский язык.»
Автоматчик вернулся назад на свой пост у двери, оставив меня сидеть пристёгнутой к железной скамейке.
Патриархи ассоциировались у меня с ИГИЛ, а мой жалкий образ – с Россией. Тут мне вспомнились молодые украинские неофашисты, назвавшие меня «чуркой». Повернув голову к автоматчику, я произнесла: «Чурка?.. Кто чурка? А, автоматчик?». Но он молча продолжал стоять.
Тогда я закончила: «ИГИЛ…» - постучала я по железяке скамейки три раза, - «объявило России войну.»
Страж молчал, молчала и я. Прошёл уже час после похищения, было уже около пяти часов вечера. Мне всё время приходили на ум слова одной красавицы-адвоката по фамилии Лавренец, которая на консультации мне сказала: «У нас в России ареста нет.» Я тогда не стала у неё расспрашивать подробности, так как всё равно не разбираюсь в тонкостях юриспруденции. Пусть хитросплетениями занимаются профессионалы. Для меня же достаточно знать конституцию и основные законы и права для моей жизнедеятельности, кои я давно и хорошо изучила. Все основные законы я хорошо знаю.
Было странно, что за всю эту историю, с самого момента похищения и до конца, мне никто не представился, не назвал своей фамилии и не объяснил что и по какой причине происходит. Поэтому я не знаю ни одного имени преступников, кроме тех, которые мне сообщили в концлагере заключённые.
Со мной поступили как с тряпкой, бродячей блохастой собакой или ведром помоев, которое просто слили в мусорный бак. Ведь мусор не говорит.
Сидя на скамейке, я стала вытаскивать руку из слабозатянутого наручника, и легко просунула её наружу. Но не успела я просидеть со свободной рукой и пяти секунд, как ко мне подошёл тот же блюститель-автоматчик и, улыбаясь, приговаривая нежным голоском: «Ма-а-ленькие ру-у-учки…», будто произносил «Ма-а-ленькая соба-а-ачка», снова надел на моё правое запястье наручник, теперь затянув его до конца. Я спросила его: «Зачем вы меня пристёгиваете то? Я же ничего не делаю». Но в ответ была тишина.
В комнате не было никого, кроме меня, автоматчика и больного СПИДом, который тихо уснул в уголке клетки. Я подумала о том, что многие богатые люди сейчас идут на какой-нибудь концерт в Кремле, а многие бедные простаивают на ногах весь день, тяжело работают чтобы заработать себе на кусок хлеба. Чудесным образом это как-то связалось в моей голове с происходящим со мной, и я вспомнила песню, которую приписывают Высоцкому:

• А все такие сытые, здорровые небитые… расти моя дочурка подрастай! – пропела я своим музыкальным голосом. В ответ, конечно же, стояла гробовая тишина.
  Время шло… моё драгоценное время было украдено криминальными авторитетами. Я продолжала смиренно ждать своего распятья, сидя на железной лавке «Румынского посольства русской полиции».
  Прошло ещё полчаса, и судьи мои явились. Передо мной внезапно предстали трое огромных горообразных бугаёв в ярко-синих комбинезонах и чепчиках. Они весело улыбались во весь рот, что очень контрастировало с моим выражением лица. Автоматчик подошёл и молча расстегнул наручник, было похоже, что он тоже улыбается. Я поняла, что это моё распятье. Бог решил провести меня через испытания, чтобы возвысить в Царствии Божием. Молча и смиренно, ни говоря ни слова, я встала и пошла со своими палачами. Они повели меня в ту самую комнату первоначального обыска. Оказавшись в комнате, бугаи сразу накинулись на меня и принялись раздевать, суя под мою одежду свои гигантские руки, трогая мою грудь и хохоча. Один из них уселся за стоявший в углу стол и стал катать ложный донос, в котором, как потом выяснится, он написал следующее: «Громко ругалась матом у кремля, требуя встречи с президентом, принимая вычурные позы голая на красной площади». «Когда придёт Революция, - подумала я, - ваша больная бесстыжая фантазия, с помощью которой вы порочите невинных людей и отправляете их на смерть, мигом иссякнет».
  Я также, как и при первом захвате в 2014-м году, стала требовать, чтобы мне позвали главного.
  «Я здесь главный» - нагло, также как и в тот первый захват в Усть-Каменогорске, веселясь прокричал громила.
  Они стали насмехаться над поим паспортом, именем и фамилией, постоянно называя меня на «ты» и непрестанно чему-то очень радуясь, не переставая меня тискать. В конце концов я выпалила мучавшему меня фашисту в лицо: «Ты кто такой!? Ты!» На что он, лыбясь, нагло выпалил: «Да я самый главный в этой стране! Тот, кого ты искала!», и повторил это ещё раз. Моему негодованию не было предела, и я прокричала ему в ухо: «Ты кто?! Ты уже три раза сказал, что ты главнее Путина!». В ответ на это они принялись сильно сжимать мою голову и стали тянуть меня за уши, пытаясь вытащить золотые серёжки. Я поняла, что это настоящая пресс-хата, о которой мне рассказывали знающие люди на Майлру несколько лет назад.
  «Что со мной будут делать в пресс-хате?» - интересовалась я. «Ох, лучше тебе туда не попадать» - отвечали мне.
  Мою голову продолжали сжимать в тисках. У меня в ушах было четыре серёжки, две из которых были золотыми гвоздиками в виде пятиконечных звёзд, они были застёгнуты очень туго, даже я сама расстёгивала их с большим трудом. Мучители продолжали меня душить, вытаскивая своими огромными лапами эти звёзды из моих ушей.
  Не выдержав, я громко закричала в сторону открытого проёма двери, зовя на помощь: «Помогите! Помогите!! Русские офицеры!..Советские офицеры! Я приказываю!» Но никто не приходил на помощь. Казалось, весь участок как будто помер, или притаился где-то в туалете.
  Я вспомнила пророчество Абая: «Теперь больше ничего плохого не случится в твоей жизни, потому что ангелы над тобой». Это придавало мне спокойствия и сил.
  В конце концов насильникам удалось расстегнуть серёжки. Они также сняли с меня все шпильки из головы, вытащили все цветочки, и в одной полосатой рубахе, со связанными за спиной руками, вытолкали в коридор, где стояла гробовая тишина. Посетителей не было, железная клетка тоже была пустой. За столом у входа сидели двое военных, в дверях стоял автоматчик. Все они молчали, потупив взгляд. Проходя мимо, не глядя им в лица, я произнесла: «Здесь есть русские офицеры?» Но ответа не последовало.
  Бугаи вытолкали меня на улицу и стали заталкивать в невзрачную «таблетку», от которой веяло холодом. Я всеми силами пыталась сопротивляться, крича: «Помогите! Помогите!» Но казалось, что тот район был необитаемым.
  Меня с больно связанными руками затолкали в машину смерти, где заставили лечь, а сами сидели и похихикивали, взирая на то как я мучаюсь от боли в туго перевязанных толстой верёвкой запястьях. Казалось, что руки вот-вот посинеют и откажут двигаться. «Разве имеет кто-то право так мучить челавека?» - пронеслось в моей голове.
  Не переставая лыбиться, двое бугаёв хладнокровно наблюдали за мной, как я корчусь от боли и как из моих глаз капают слёзы. Третий бугай сидел впереди рядом с водителем. На вид им было около сорока, а писаке доноса около сорока пяти, лет.
  В машине стояла тишина, только я тихо бормотала имя Бога и то и дело у меня вырывались стоны от нестерпимой боли в туго перетянутых за спиной руках. Двое надсмотрщиков лыбясь смотрели на меня, вдруг один из них произнёс: «Мы же офицеры ФСБ. Ты разве не догадалась?»
  Посмотрев на мучителей-нелюдей как на пустое место измученным взглядом, я ничего не ответила им. Мы ехали долго, почти всю дорогу они с ухмылками наблюдали как я корчусь от боли, и только по прошествии получаса, почти перед самой остановкой, они решили развязать мне руки.
  «Таблетка» заехала куда-то и остановилась. На улице было уже очень темно. Меня стали вытаскивать из машины. Двое бугаёв толкали меня в спину, понуждая идти вперёд, я отказывалась идти в темноту ночи неизвестно куда, упираясь в асфальт, падая и всеми силами сопротивляясь захвату. Изверги резко дергали меня, волоча по земле, хохоча и прикрикивая время от времени: «Иди! Там Путин тебя ждёт! Иди к Путину!» Я вставала и шла, зная, что Господь вознаградит меня за все страдания. Меня завели в помещение, посадили на стул и оставили. Напротив меня сидели трое самцов челавека средних лет, все были в тёмной одежде. Они пристально смотрели на меня и лыбились. Видно было, что им всем весело. Вдруг один из них выругался и произнёс: «Блять» Я спросила его: «Кто блять?»
  Тут меня схватили и стали раздевать. Толпа людей, самцов и самок, раздели меня до гола, перед огромным окном, на котором не было штор и зияла кромешная тьма. Повернув меня спиной, они вставили мне в задний проход какой-то длинный штырь. Затем вытащили, и приказали: «Одевайся», кинув мне тюремную робу. Я одела тюремные вещи и меня повели те же бугаи через какие-то двери по лестнице. Я не хотела и отказывалась идти. Они волоком волокли меня по ступенькам, а затащив на третий этаж бросили перед железной бронированной дверью: «Ну вот ты и пришла к главному. Тут твой главный, в этих палатах живёт.» - с усмешкой произнёс один бугай. Железная дверь открылась, бугаи втащили меня вовнутрь и бросили на пол. Я закричала вслед уходящим бесстыдникам, что их обязательно накажут. На что мне в этот же момент вкололи какой-то укол. Меня затащили в комнату и больно привязали к железной кровати, видимо ~боясь, что моё тело будет двигаться.
  Когда меня привязывали, я выкрикнула на всю комнату: «Фашисты! Наших дедов пытали!» Крепко привязав меня к железной кровати за ноги, руки и шейно-плечевую часть, как будто они изловили какого-то маньяка – Чикатило в разгар его адского пира, мучители успокоились. Конечно, все эти человеки в белых одеждах наверняка считали себя высшими праведниками, не хуже полицмейстеров, отправивших меня на казнь. Толпа диких баб удалилась. Меня оставили одну. В комнате на других кроватях лишь копошились полуживые безмолвные тела, похожие на людей. Руки и плечи нещадно болели. Я стала молиться и постаралась вытащить руку из верёвки, верёвка не поддавалась. Тогда я в муках боли выкрикнула на всю комнату имя Бога и тут же верёвка на правом запястье чудесным образом ослабла, мне удалось развязать её и освободить руку. Я быстро развязала все остальные верёвки на теле. Через секунду в комнату ворвалась самка в белом халате, вскрикнула конвойным грубым голосом и с ненавистью грозно выпалила: «Кто!? Кто развязал?!» В ответ стояла тишина. Не долго думая, я твёрдым голосом произнесла: «Господь Бог!» На что она стала грозить остальным жителям палаты, что если узнает, отправит на пытки. Меня снова связали, на этот раз крепче. Так я лежала очень долго, пока одна санитарка не подошла ко мне и не спросила: «Хочешь спать?» Я сказала, да. И она развязала меня. Эти пытки и издевательства невозможно спокойно описывать. Такое может присниться лишь в страшных снах ветерану военнопленному об Освенциме или Бухенвальде.
  Каждый день нас заставляли есть, глотать химические психотропные препараты и насильно ставили уколы. Тех, кто пытался возмущаться, больно привязывали к железным кроватям и так оставляли мучиться до тех пор пока человека не соглашалась с волей фашистов.
  «Тем, кто не будет пить препараты, мы будем вливать их через нос» - заявляла главная медсестра-фашистка.
  Я решила покориться воле Всевышнего и ничего не предпринимать, а смиренно принять все испытания, которые мне даны, только непрестанно молилась каждый день, веря, что Бог меня не оставит. Я вспоминала рассказ о парнях, убитых санитарами при сопротивлении, загубленного маленького мальчика, которому сделали лоботомию [2], думала о сотнях тысяч людей, которым по всему Миру проводят головной электрошок [1] и превращают в овощ химическими мозгпарализующими ядами.
  У меня похитили телефон и не давали мне его весь период моего пребывания в концлагере. Только однажды, фашистка в белом халате, представившись «врачом», вызвала меня и дала мне мою трубку чтобы я позвонила домой. Потом она, посмотрев на меня, прочитала одну строку из доноса, переданного ей её подельниками-бугаями в синих одеяниях. «Принимала вычурные позы..Что ты делала?» - уверенным тоном командира-надсмотрщика кинула она мне. Я вежливо и тихо с улыбкой ответила, что это ложь, и я даже слова такого не знаю – «вычурные позы», и предложила ей вместе прочитать всю бумагу, сказав, что мне просто интересно что там они написали. На что врачиха ощетинилась, холодно взглянула мне в глаза, и с интонацией приказчика промолвила: «Нет!», убрав бумагу в стол. Разговор был окончен, меня вывели и больше в её кабинет не вызывали. Все кабинеты были закрыты на старинные встроенные замки с круглыми отверстиями, в которые подходили соответствующие ключи, имевшиеся у всех служащих-концлагерщиков.
  Заключённых постоянно этапировали из одной комнаты в другую, без объяснений приказывая быстро собраться и перейти в назначенное место. Каждое малейшее возмущение или недовольство со стороны мучеников, могло вызвать гнев санитаров, который всегда был чреват помещением в «камеру пыток» - «на растяжки», «стяжки», под уколы с увеличением дозы препаратов.
  Однажды я оказалась в палате рядом с девушкой по имени Катя. Она была очень умная и здоровая. Её пытали, ставя дважды в день сильнейшие дозы галоперидола. У неё отвисала челюсть, постоянно текли слюни, её морозило и постоянно трясло. Однажды она взмолилась перед укольщицей, ставившей ей уколы смерти: «Скажите, а можно мне отменить галоперидол?» - из последних сил спросила она. Молодая укольщица ответила: «Нет, Катя. Отменить может только врач. Вот когда врач скажет, тогда отменим. А пока гало-пее-рии-доо-л». Ответственные фашисты никак не реагировали ни на её муки, ни на муки других людей.
  Мне было её жаль до боли в сердце. Я тоже мучилась не меньше.
  Когда меня этапировали через несколько дней в палату №3, утром заявилась бригада людей в белых халатах, среди которых была врачиха, вызывавшая меня к себе в кабинет. Рядом с ней стояла человека лет пятидесяти пяти, она представилась надменным горделивым голосом: «Я Татьяна Константиновна». Как потом выяснилось от заключённых, это была заведующая самочным отделением. Она стала расспрашивать меня: «Как вас зовут? А как ваша фамилия? А прежняя фамилия как? А фамилия матери как?» Я спокойно отвечала, наблюдая как в мою личную жизнь пытается вмешаться какая-то незнакомая тётка. Потом она произнесла: «Как вы здесь оказались?» Я ответила, что меня привезла милиция в «Румынское посольство», а там вызвали санитаров. На что она с наигранным удивлением воскликнула: «Опять это «Румынское посольство». Ну что это за магия такая!» Я глядя на неё, повторила: «Магия.» А она переспросила как дурочка: «Мания?» Я говорю: «Вы же сами только что сказали – магия». За всю мою историю общения с психиатрами у меня создалось стойкое впечатление, что это люди, у которых полная каша в голове, как будто их голова забита кучей ложных данных, перемешанных между собой, и всё это основано на теории садизма, и продолжают они свою бесстыдную деятельность только благодаря тому, что в человечестве нет инстанции, которая бы «излечила» их от дьяволизма.
  Заведующая, помолчав пару секунд, вдруг произнесла: «Всех жён Путина к нам присылают через это «Румынское посольство». А вы тоже жена Путина?» Я отвечаю: «Я не жена Путина, я учёный-исследователь».
  Она снова противно наигранно удивилась: «Даа? Такого у нас ещё не было!» Я произнесла: «Я требую суда.» Она ответила: «Хорошо». На этом визит надсмотрщиков окончился, вся шайка изуверов молча повернулась и вышла из комнаты.
  На следующее утро за мной пришла фашистская санитарка:
• Великая, - как водится, грубо командным тоном выкрикнула собака Дьявола, - Собирайся!
  Объяснений никаких не давалось. Но надо было собираться, иначе за любое неповиновение следовала физическая расправа, угроза которой источалась от каждого звука голоса конвойной. Причём, никто не знал куда их вызывают. Это мог быть как допрос, мучительская процедура, так и вполне мог быть электрошок на мозг, а то и ранее упомянутая операция по разрезанию долей мозга, часто проводимая и являющаяся стандартным «методом лечения» психиатров. Не знала цели вызова и я. Я молча собралась и пошла с конвойной. Меня без всяких объяснений вывели на улицу и посадили в старую потёртую «таблетку», похожую на ту, на которой меня везли в концлагерь. В машину рядом со мной залезла заведующая отделением пыток, не поздоровавшись, как будто меня не существовало. Я тихо поздоровалась, она еле заметно кивнула в мою сторону, и мы куда-то поехали. Ехали минут пятнадцать-двадцать молча. А когда приехали, мне скомандовали: «Выходи.» Я была одета как настоящая заключённая. Какая-то клетчатая рубаха поверх полосатой рубахи – вещи, выданные мне в камере пыток.
  «Татьяна Константиновна» (до сих пор так и не знаю её фамилии) надменным дерзким тоном произнесла: «Пойдём. Ты хотела суда? Будет суд.»
  Нельзя сказать, что я о чём-то думала или что-то чувствовала. Моя голова была пуста, а душа постоянно взывала к Богу, находясь с ним в непрестанном общении. Когда я спрашивала у него, он меня успокаивал и давал пророческое знание. Обколотая уколами трифтазина и напичканная партиями психотропных нейролептиков, я понимала, что никакого «суда» над человекой в таком состоянии, конечно же, быть не может, но я ничего ей не ответила. Она подвела меня к какому-то большому зданию с широким бетонным крыльцом с узкими ступеньками, которые простирались на несколько метров в ширину и метра три в длину. Было понятно, что это какое-то официальное строение. Но я не оглядывалась и ничего не спрашивала у фашистов. Я просто хотела, чтобы всё побыстрее закончилось. Посреди крыльца стояла бетонная колонна. Я поднялась с конвоирами на пару ступенек. Татьяна скомандовала: «Садись!», и сама присела на корты у колонны. Вспомнились слова моего отца, в армии транспортировавшего заключённых: «На кортах любят сидеть только зэки». Я присела рядом с Татьяной. В эту минуту к нам подошли двое человеков самцового пола, оба одеты в пиджаках. Мучитель произнесла: «Вот тебе суд. Вот твой адвокат». Сидя на земле на корточках, я даже не смотрела в лицо ни одному, ни другому. Все молча сидели на кортах. Я молчала, мои глаза были чуть прикрыты, взгляд смотрел перед собой.
  Константиновна произнесла, обращаясь к ним: «Вот, требует суда». Все трое заговорщиков посидели помолчали с полминуты, затем душеприказчица встала и скомандовала: «Пойдём.»
  Все молча поднялись, так и не проронив ни одного слова, я тоже. Меня отвели обратно в машину, машина тут же завелась и мы поехали.
  «Такую наглость и беспредел по отношению к людям могли себе позволить только гитлеровцы во времена Третьего Рейха, тройки большевиков во время безудержных зачисток, казнившие «врагов народа», и господские палачи в крепостное и царское время, подавляя недовольных. Но именно карательную психиатрию стали активно использовать в тридцатые годы двадцатого века, как в СССР, так и в фашистской Германии.
  Меня доставили обратно в концлагерь. Последующие визиты этой бесстыжей тётки заключались в том, что она мне ежедневно повторяла: «Путин не будет заходить на твой сайт. Вот если бы ты пришла с документами…» После мнимого суда, она стала называть меня на «ты». В ответ на её утверждения я почти всегда молчала. Положения были неравны для нормального диалога. О чём говорить с фашистами, топчущими человеческую душу?
  Также, при каждом своём визите, эта самодовольная изуверка ставила мне ультиматум с угрозами: «Если ты откажешься от имени Кара, мы тебя выпустим. А если нет, то нет.» Я уточнила: «Значит если я буду называть себя «Юлей», вы меня выпустите. Так?» Душеприказчица уверенно ответила: «Да».
  Вторая врачиха, Наталья, ко мне тоже приходила. Однажды, она пришла, села напротив меня и, нагло уставясь мне в глаза, начала угрожающим голосом с укором и вызовом мне выговаривать, как будто уличала меня в каком-то преступлении: «А ты (она с самого начала называла меня на «ты») оказывается обращалась в антипсихиатрический комитет? И в комиссию по правам челавека ты тоже обращалась.» Я, как обычно, спокойно и размеренно отвечала агрессорам правду: «Да, обращалась.» «Куда ещё ты обращалась?» - не унималась изуверка, укоризненно, с пристальным взглядом уставясь мне прямо в зрачки, как будто пыталась выискать в них преступления всего Мира.
  Я ответила: «Да много куда обращалась, сейчас уже не помню». «И что же они тебе отвечали?» - с ехидным презрительным прищуром вопрошала сатанистка.
  «Ни одного ответа не было» - отвечала я.
  Надменно бросив: «Ладно.» - Наталья встала и собралась уходить. Тут, сидящая перед ней на соседней от моей кровати мученица обратилась к ней: «Меня всю трясёт…помогите, меня очень колотит.» Наталья остановилась, задрала ей край халата, пару секунд смотрела на её ноги и произнесла: «Ну и актёры!», - и больше не сказав ни слова, тут же удалилась.
  Я подумала про своего прадеда, погибшего в концлагере в 1944-м году. Ведь никто не знает от чего он погиб. Как никто не знает от чего умирают миллионы людей, замученных психиатрами.
  На первой же неделе пыток, от химических препаратов у меня, как обычно во время пыток, остановился кишечник, он онемел. Я опять перестала ходить в туалет. Я бы отказалась есть, но изверги силой открывали рот несогласным, просовывая между зубов свои грубые пальцы и твёрдые предметы, разжимая таким образом челюсти жертвы и вливая еду (истолчённый суп, кашу, кисели) бунтовщикам насильно. Ведь если испытуемые откажутся есть, то сразу же будут массовые смертельные исходы, так как яды, которыми травят организмы людей, во много раз увеличивают своё действие в голодающем организме, становясь смертельными. Эта насильная кормёжка похожа на откорм свиней перед забоем, или пичканье кормом гусей на производстве гусиной печени «фуагры». Ведь люди от психиатрической отравы становятся уродливо-бесформенными, многие сильно набирают вес, из стройных здоровых красавиц и красавцев превращаясь в больных еле подъемных туш, кожа приобретает землистый цвет, взгляд становится потухшим, а поведение заторможенным, как будто их накачали из шприца высокой дозой гормонов и гербицидов. Поэтому не существует психиатрии в ветеринарии. Ибо эта система физически-духовно-физиологических пыток противна Природе и отторгается ей. Поэтому, так же как лошадь умирает от одной сигареты, так и любое животное умрёт от одной таблетки трифтазина.
  Однажды, было это на третьей неделе моего пребывания в доме пыток, привезли кореянку лет пятидесяти, жителя Южной Кореи. Она говорила на английском. Мы выяснили у неё, что она детский писатель, приехала в Москву на митинг, и её схватили на улице. На следующий день утром я увидела как двое санитарок зажали бедную кореянку в столовой, держат ей голову и челюсти, а третья вливает в её горло еду. Проходившая по коридору комиссарша в белом халате («врач-психиатр») скомандовала им: «Кормите её хорошо, она три дня жила на улице и ничего не ела.»
  Я подумала, что я жила на улице и голодала перед захватом пять дней, но они, видимо, об этом не знали.
  Одна испытуемая человека, моя ровесница, по имени Ира, с которой нас этапировали то в одну, то в соседние камеры, рассказала мне свою историю: «Мой муж откусил ребенку ухо и с тех пор у меня болит голова и мучает бессонница, нервозность, страхи.» «Стандартные проблемы, с которыми легко справляется дианетика» - подумала я. Но дальше, то, что она мне сказала, повергло меня в шок. «Я уже десять лет пью трифтазин.» «Ты не вылечилась?» - «Нет.» «А зачем пьёшь?» «Я не могу вспоминать как муж над нами издевался» «А в туалет ты ходишь?» «Нет.» «Вообще?» «Сама нет. Только когда выпью пять таблеточек сенадэ. Если меньше, не помогает. Запомни – пять таблеточек.» Я то знаю что такое онемение кишечника и постоянные слабительные. Это адские муки. А постоянные раздражающие перистальтику слабительные вызывают добавочные страдания в виде болей в бурлящем кишечнике. «Это настоящие адские твари, - подумала я, - забивают сознание людей химическими нервнопарализующими ядами, давно признанными вредоносными, опасными для здоровья людей и запрещенными в развитых странах Америки и Европы, обрекая челавека на неописуемые физиологические и душевные муки, и называют это «лечением». Что это за «лечение», которое само требует лечения, доводя организм челавека до реанимации? Такое «лечение» может быть направлено на «излечение» только одного – Бога в человеке.