История

Возможно, за всю историю человечества не происходило ничего более печального, чем то, о чем я собираюсь рассказать. Я не знаю, не понимаю, как это все произошло и почему это произошло, потому что это все не имеет смысла, но я должен написать об этом, и я совсем не писатель, я не умею писать, но я чувствую, что должен рассказать... Я даже не знаю, с чего начать.
К*******. Я встретил его в Сан-Сальвадоре.
Я лежал под завалами обрушившегося дома. Придавленный обломками, я и пошевелиться не мог. Я знал, что попадись я на глаза повстанцам, они убьют меня. Против них у меня не было ни единого шанса. Стая головорезов. Вчера я фотографировал их, я снимал смерть, кровавую, нелицеприятную. Мне не впервой. Я знал, что смерть совсем не такая, какой ее изображают в фильмах. В ней нет ничего красивого. Она неопрятная, грубая. Если же повстанцы меня не заметят, то мне суждено умереть под завалами. Я не знал, какую участь я бы предпочёл, будь у меня выбор. Тогда я подумал, что если каким-то чудом мне все же удастся выбраться живым, я покончу с этим раз и навсегда. Я решил, что никогда больше не буду соваться куда не следует. Я пообещал себе, что больше никогда не буду жаловаться на скуку. Лучше скучно жить, чем весело умирать, решил я. В этих размышлениях я был совершенно искренним. И все же я знал, что все мои обещания гроша ломаного не стоят. Я ведь сюда по доброй воле приехал. Я ведь хотел здесь оказаться. Я не просто был хорош, нет, я был лучшим. И вот теперь я был обездвижен, и никакого проку от моих снимков больше не было. Если я так и помру здесь, думал я, то и фотографии мои канут в безвестность. И никто не увидит лежащих на улице трупов, через которые так символично переступают как повстанцы, так и военные.
Я был одержим. И крайне глуп. Хуже всего было то, что я пребывал в полном сознании и был вполне способен объективно оценить происходящее вокруг. Возможно, если бы камень ударил меня по голове, я б не мучился. Досадней всего было то, что я прекрасно понимал, что достаточно было лишь сильно толкнуть придавивший меня камень в сторону и он бы скатился вниз по бетонному пандусу. Бетонному, испещрённому темно-красными, почти чёрными точками пандусу. Я невольно подумал, какой хороший кадр мог бы получиться. Журналист, не участник военных действий под завалами. Я бы помог ему, будь я в привычной роли фотографа, по ту сторону обломков?
Мне часто доводилось слышать упреки в адрес своей профессии. Жестокая, бессердечная скотина. Мои снимки прекрасны в своём ужасе. На некоторые из них смотреть по-настоящему противно. В этом и заключается их особая притягательная сила - чем более отвратителен кадр, с тем большей жадностью люди в него всматриваются. Это ведь не какие-то постановочные снимки в студии, не отретушированные фотосессии. Герои моих историй реальны - я не вмешиваюсь в их жизнь, моя работа заключается лишь в том, чтобы запечатлеть один миг из этого кошмарного водоворота событий, который их окутывает. В этом-то меня и упрекают. В том, что я не помогаю даже когда могу помочь.
Не знаю, сколько времени я там пролежал. Достаточно, чтобы проститься с этой жизнью и начать всерьёз надеяться на то, что существование не заканчивается смертью. Я не боец. Порой я просто ненавижу себя за это, но я никогда не был бойцом. Я всегда был трусом. Трусом, который ищет смерти. Странное сочетание, не так ли? Но это было именно так. Я никогда не помышлял о самоубийстве, но я был готов принять смерть без особого сопротивления. Да, когда опасность становилась реальной, вся моя готовность вдруг исчезала и я, как последний трус, вымаливал у Бога ещё один шанс. Небеса были благосклонны ко мне и каким-то чудом я оставался в живых. Бывало, солдат, стоявший рядом со мной, падал замертво, сражённый снарядом из шрапнели, а мне хоть бы что. Я фотографировал. Я всегда говорил, что мир должен знать о том, что происходит на войне. Люди редко интересуются проблемами, которые их лично не касаются, покуда беда не постучит к ним в дверь. Многим из них и своих проблем хватает, другие просто-напросто эгоисты, им и дела нет до паренька, лежащего в луже собственной крови, взгляд которого навсегда остановился на моей фотокамере. Я не смог бы его спасти, даже если б захотел. Ни его, ни многих других. И я не ждал сочувствия по отношению к себе. Но так случилось, что не один я оказался в этом развалившемся здании.
Когда я увидел К********, то не сильно обрадовался. Этот парень не выглядел как мой последний шанс на спасение.
...
Когда нас взяли в заложники, я уже в который раз подумал, что все кончено. Сейчас, вспоминая об этом, я кажусь спокойным и я уверен, что выглядел таким же спокойным и тогда, стоя под дулом автоматов. Я умею скрывать свой страх. И я не знаю почему нас не убили. Я не знаю, почему Смерть в который раз пощадила меня. На этот раз я даже не просил об этом. Я просто очень устал. Но я привык к подобным неожиданностям. Просто кому-то везёт, а кому-то нет. И в тот день нам повезло. Я до конца не верил, что нас отпустят. Даже когда они ушли, я ещё долго смотрел им вслед и ждал, что они вернутся. Фотограф из "Таймс" плакал, К******* невозмутимо оправлял рукав своей формы, неизвестный паренёк прыгал с одной ноги на другую.
Я никогда не говорил, что на поле боя меня привела великая идея, любовь к соотечественникам или иная подобная дурость вроде какой-то искажённой формы патриотизма. Ни семейная драма вроде потери родного брата на войне, ни какая-то личная неприязнь к правительству Сан-Сальвадора на моем счету не значились. Все самые благие, благородные и в то же время корыстолюбивые намерения вполне можно было изложить тремя словами: мир должен знать. Но хотел ли мир слушать?
До сих пор не знаю, что привело К******** в Сан-Сальвадор. Я вообще почти ничего о нем не знаю. Когда я подошёл к нему, чтобы отблагодарить за помощь, и пожать ему руку, он спросил:

• Давно Вы здесь?
• Два дня.
• Когда собираетесь вернуться?
• Не знаю, - я мог лишь подать плечами. Откуда мне было знать, когда судьба предоставит мне очередной великолепный снимок?
• В таких местах надолго не задерживаются. Впрочем, Вы, должно быть, знаете, - и с этим он ушёл. Наш единственный разговор длился около минуты, но я до сих пор отчётливо помню его выражение лица и пренебрежительную улыбку, как будто он знал цену всем этим фотографам.
  Я пробыл в Сан-Сальвадоре ещё девять дней. Я продолжал снимать и впоследствии успешно продал снимки одному из ведущих нью-йоркских изданий. Но вот что случилось потом.