Конкурс «Эпические 90-е». Месье, же не манж па сис жур, или Как Лёшу чуть не «съели» в парижском метро
С Алексеем мы познакомились при необычных обстоятельствах. Ехали «порознь» на форум в польский Жешув. Остановились перекусить в Люблине.
Расправляясь с яичницей, перекинулись парой слов на русском с Леной, которая составила нам компанию. И вдруг в разговор вмешался интеллигентный мужчина с бородкой с проседью.
– Извините, вы из России?
– Да. Из Калининграда.
– Пути господни неисповедимы. Я же тоже оттуда. Возглавляю одно из агентств при правительстве Калининградской области. Вы – куда?
– В Жешув.
– И у вас есть одно местечко в автомобиле?
– Да, охотно вас возьмём, если нам по пути…
Сколько воды утекло с того знакомства. Сколько событий произошло. На нас до сих пор «точат зуб» члены антарктической экспедиции, которым Алексей привёз на зимовку поллитровочку моей «тархуновки». Настойка на тархуне, выращенном на своей даче.
Они, как распробовали, в лоб заявили Алексею:
– Лучше бы ты, сволочь, шубу и валенки на материке оставил, а этого нектара побольше привёз. Летом пахнет!
…Возвращались мы из Жешува в не очень хорошем настроении. Кто-то позвонил «страже» приграничной и сообщил, что машина с нашими номерами, возможно, везёт что-то противозаконное.
Нас остановили в 30 км от Жешува и осмотрели машину до винтика. Да и личные вещи пришлось показывать.
Мелочи, а неприятно…
И тут слово взял Лёша.
– Бывали ситуации и похуже. Хотите, расскажу?!
Случилось это в середине 90-х, когда жители бывшего СССР получили возможность посещать города Европы. Со Штатами было потрудней.
Я одним из первых записался на конференцию в Париж. Тема была суровой, типа «Влияние фаз Луны на выгул крупного рогатого скота на высокогорных пастбищах Тибета».
Ну и фиг с темой.
Трансферт Калининград – Париж и обратно, а также проживание в отеле оплачивали организаторы, а с меня были только растраты на передвижение внутри Парижа и обед с ужином.
Обед и ужин составили четыре «палочки» сырокопченой колбасы, по моим подсчётам этого должно было хватить. Ну и так, чтобы не всухомятку, прихватил две бутылочки «минералки».
Готовился к поездке серьёзно.
По Интернету прошерстил, как можно передвигаться по Парижу менее затратно. Изучил все станции метро от отеля до места проведения конференции. Их оказалось четыре.
Путеводитель советовал на первой же станции взять билет иностранного туриста, чтобы всё обошлось дешевле.
Но самое страшное – к билету прилагалось специальное удостоверение.
Это был, да простят меня немцы, аусвайс, который нужно было сначала заполнить, потом распечатать и вклеить туда фотографию: 3х4.
Но поисковая система посоветовала: разменять хотя бы 20 франков на медяки, чтобы не пришлось горько переживать. За крупный рогатый скот в Тибете…
Заселился в отель быстро. Вещи бросил в углу номера. Горсть медяков взял.
С фотографией не парился – на каждой станции метро, из путеводителя, будочка мгновенного фото.
…Спустился под землю. Нашёл будочку.
Бросил монетку.
Расправил плечи – орёл. Слава Богу, не с двумя головами.
Фотоаппарат отнёсся ко мне равнодушно.
Даже не пукнул…
Я посчитал, что одной монетки для него мало.
Опустил в прорезь 2 монетки.
Приподнялся гордо. Улыбнулся в невидимый объектив.
Ноль по фазе.
Не сдержался. Психанул. Всунул в прорезь четыре монетки.
Показал аппарату язык.
Но даже Эйнштейна из меня не получилось.
Фотик оказался глух и нем. Как учила меня бабушка за ужином.
И тут меня осенило: аппарат неисправен.
Стукнул ему пару раз под дых. Чтобы не раскисал.
Но он и после этого не подал признаки жизни.
Метнулся в вагон.
«Нирвенно» проехал одну станцию.
Выскочил.
Нашёл очередную будку.
На этот раз я решил не мелочиться. Закинул в прорезь сразу четыре монеты. Последние, между прочим.
Расправил плечи. Выдохнул ненужный углекислый газ.
Вдруг что-то пшикнуло. Газ наполнил кабинку.
Зрачки глаз съёжились, будто в них впрыснули 60-процентный уксус.
Магниевая вспышка дополнила страдания.
На «проездной» должна быть вклеена обычная фотка – 3х4.
Но аппарат «выплюнул» нечто серьезнее – даже не 9х12, а 10х15 см.
То, что на ней было изображено, повергло меня в шок.
Что-то среднее между Мрачным монахом с улицы Тампль, который блуждает по Парижу в ночь перед Рождеством, и ростовой мишенью на полигоне.
И в профиль, и в анфас – сплошной ночной эфир. Без всяких половых признаков: то ли девочка, то ли виденье…
Но ехать надо.
Снова заскочил в вагон.
А через три минуты появляется «оно». Или она – бригада контролеров метро.
Возглавляет её квадратная женщина. 1,6х1,6 м. В кожанке времен Щорса. Я мысленно вижу на крутобёдром боку длинную деревянную кобуру маузера.
Бежать некуда, с нею – шесть «телохранителей». Из них половина – 2х2 м. Шансов – ноль…
Я протягиваю свое удостоверение, которое не успел заполнить. И отдельно – фотографию призрака. Пока она лежала в кармане, на ней проявились несколько белых полосок.
Женщина обрушивает на меня водопад непереводимых французских ругательств, и чёркает на листке – 1000. Как я понимаю, штраф.
– Мерси, мадам, – говорю я на английском, и пытаюсь объяснить, что произошло.
При звуках английского «бригада» буквально звереет.
Дама перечеркивает 1000 и пишет – 2000.
Тщетно пытаюсь вспомнить хотя бы одну фразу на французском.
И тут, о, боги, в голове звучит фраза Кисы Воробьянинова из «12 стульев».
– Месье, же не манж па сис жур.
(Товарищ, я пять дней не ел).
При обращении «месье» у комиссарши глаза лезут на лоб.
Лоб морщинится, она тщательно пережёвывает фразу.
А её «коллеги» бросаются ко мне. Один достаёт из-за пазухи какую то подушечку и размещает между моей шеей и сиденьем.
Второй – щупает пульс.
Третий – начинает нежно стучать меня по щекам – в чувство приводит.
Не хватало ещё, чтобы на глазах у «бригады» – «двинул кони» апаш или Гаврош конца ХХ века.
Наконец, мыслительный процесс у мадам Щорс завершён.
Она ржёт, словно лошадка, везущая сани с Дедом Морозом.
– Ты русский???
– Да.
– Ну и говорил бы по-русски, на англичан у нас особый озноб.
Еще через минуту мы спускаемся к очередному аппарату. Далее вылетает фотография. То, что мне нужно – 3х4.
Мадам клеит её на моё удостоверение.
– Вот теперь, лети, воробушек.
Бригада уходит.
– Стойте, – кричу я ей, – а вы тоже из наших?
В ответ она посылает мне воздушный поцелуй и озорно поёт:
– Мой отец в октябре, он убежать не успел, но для белых он сделал немало…
Париж. Метро. Октябрь 1998 года. Как бы написал Дюма-отец – 20 лет спустя…
Перед тем, как выставить этот рассказ, я отослал его Алексею.
Он прочитал и остался доволен.
– В целом, всё верно. Я эту «месье, же не манж па сис жур» из парижского метро уже 20 лет без фотографии помню…