Узник замка Чуфут Кале: "благонадежный архистратиг"
Караван из нескольких десятков верблюдов и быков, запряжённых в одноосные арбы и двуосные мажары (татарские телеги), следовал из Бахчисарая в сторону Манкуша. Поскольку местные жители никогда не смазывали колес, то долина наполнилась отвратительной какофонией из скрипа и свиста, воспроизводимого трением дерева о дерево.
Татары-караванщики при этом пели, но их пение было больше похоже на завывание.
Спать уже было невозможно. Встревоженный узник потянулся к узкой щели, открывающей ему вид на белый свет. От постоянного сумрака его глаза слезились, но ему хотелось разглядеть в этой узкой веренице из людей и повозок, что-нибудь необычное, такое, что напомнило бы ему о другом праведном, небасурманском мире, где по-другому живётся и дышится.
И на этот раз его поиски не увенчались успехом. Крытые повозки, лишали возможности удовлетворить любопытство.
Внезапный клёкот горного орла, заставил пленника перевести взор в небо.Проследив взглядом за полётом свободной птицы, он особенно остро ощутил безнадёжность своего положения. Человек всхлипнул и беззвучно заплакал. Долгие годы сидения в каменном мешке татарской крепости Чуфут-Кале вычеркнули гордого воина из числа сильных мира сего, превратив его в беспомощного сидельца.
Мысль о том, что уныние для христианина - смертный грех, заставила несчастного прекратить плач и, глядя на выцарапанный в скалистой породе крест, обратиться к Богу:
" Господи, прости душу грешную и позволь мне после долгих страданий обрести покой в своём Отечестве!"
Да, мирские страсти долгое время не отпускали его, заставляя заново переживать прошлое. Поначалу ему казалось, в том, что произошло с ним виноват подлый гетьман, коварные поляки или, может быть, нерадивые подчинённые. Но, чем дольше страдалец размышлял о случившемся, тем ощутимее для него была собственная вина. Именно, его, боярина и царского родственника Василия Борисовича Шереметева, волей сложились обстоятельства, обернувшиеся катастрофой для многотысячного русского войска и государева дела на Малой Руси...
История великих государств в эпоху Ренессанса строилась на основе единения малочисленных правящих групп аристократов вокруг авторитета династических монархов. Этот особый слой людей был не только наделён властью и богатством, но и являлся духовным носителем государственности. Благодаря идейным аристократам, у власти возникал запас прочности, который позволял ей преодолевать внутренние и внешние кризисы. Если правящая династия деградировала и угасала, то элита формировала новую ветвь государственного развития. Примеров этому множество: в Англии в XV веке война Алой и Белой розы истребила под корень непримиримых Йорков и Ланкастеров и вознесла на трон Плантагенетов; через сто с лишним лет во Франции религиозные распри католиков и протестантов извели семейство фанатичных Валуа и возвысили более гибких Бурбонов.
В русской истории также, случались катастрофы власти , но каждый раз государственной иерархии удавалось выстоять, поскольку её надёжной опорой были бояре. Эту оценку подтверждают размышления историка и публициста Егора Холмогорова: "В Средневековье и Новое время Россия обладала исключительной по своим качествам национальной аристократией, каковой было русское боярство и, прежде всего, боярство двора московских государей. Именно этой аристократии Русское государство было обязано своим возвышением, своим единством и могуществом, своей устойчивостью в период смут."
Среди тех кто верой и правдой служил Москве и России на протяжении многих веков были бояре Шереметевы.
Предком Шереметевых считается Андрей Кобыла, персонаж полумифический, никто не знает, откуда он явился в Москву — из Костромы, из Новгорода или из Пруссии. В летописях он упоминается лишь единожды: боярин был послан в Тверь за невестой для великого князя московского и владимирского Симеона Гордого, старшего сына Ивана Калиты.
Младший, пятый сын Андрея Кобылы — Фёдор Кошка,лицо более реальное. Он был близок к Дмитрию Донскому и даже оставался наместником в Москве, когда юный князь выступил в поход против Мамая. От одного из сыновей Кошки пошли Захарьевы-Кошкины, предки императорской династии Романовых; от другого сына, Александра Беззубца, — Беззубцевы, Епанчины и Шереметевы.
Родственные связи Шереметевых и Романовых легли в основу "вечного" политического союза, который вознёс обе боярские семьи на вершину русской иерархии. Особенно это проявилось во времена Смуты, когда Фёдор Иванович Шереметев, воспользовавшись заминкой в стане политических конкурентов, смог уговорить Земство отдать шапку Мономаха Михаилу Романову.
Боярин Федор Иванович Шереметев сдает сохраненные им в Смутное время царские сокровища,рисунок Александра Ефимовича Земцова, гравюра Флюгель
Благодарный Царь и его отец Патриарх не поскупились на милости в адрес всей шереметевской родни, среди которой заметное место занимали Никитичи - потомки казнённого Иваном Грозным боярина Никиты Васильевича. Сей знатный муж был весьма известен в кругу Избранной Рады, отличился под Казанью и Полоцком, но ответил за всех Шереметевых, попав под каток Опричнины. Его единственный сын Пётр особой славы не снискал, зато застолбил боярское место в Думе для себя и потомков. Так что его внуку Василию Борисовичу Шереметеву , родившемуся в 1622 году, на роду были написаны горлатая шапка и воеводская булава.
Пленник вздрогнул от неожиданного металлического лязга раздавшегося откуда-то сверху. Наверное, преданные ханские псы - крымские иудеи сменили караул и проверили засовы на дубовой ляде, запирающей вход в каменную яму. "Да уж, от этих странных евреев не утаишься. Они ради своего хана готовы землю грызть!" ,- в тысячный раз подумал воевода.
История этого удивительного союза спряталась в глубинах средневековья, когда монгольская орда под руководством Ногая захватила Крым и попыталась заставить платить ясак разномастное население полуострова. Посредниками в этом нелёгком деле стали иудеи-караи, которые были расселены по всему Крыму и смогли повлиять на покорное согласие греков, готов и остальных общин. Договороспособность иудеев позволила им быть полезными на протяжении более ста лет для золотоордынских Чингизидов, а затем и для Гиреев.
Крымские ханы причислили караев к военной аристократии, которая освобождалась от всех налогов, от обозной повинности, от предоставления домов на постой и т.д. В сохранившихся ханских ярлыках указывалось, что за ними навечно закреплялись земельные владения, простирающиеся от Бахчисарая до развалин Корсуня.
За что же инородцы получили такие привилегии? Ответ можно найти в самих ханских грамотах, в которых определялась их главная функция: «Ради охраны ими крепости».
В течение веков караи, подобно турецким янычарам и египетским мамлюкам, выполняли роль гвардии, охраняя покой крымских ханов.
Однако, для Гиреев крымские иудеи были полезны своей ученостью и обширными связями с иноземцами.
Среди них были ханские казначеи, архитекторы, дипломаты, а один из них чуть не стал Запорожским гетманом. Случилось это в то смутное для Малороссии время, когда казаки стояли на распутье. Победу, как известно, одержали сторонники Богдана Хмельницкого, а вот его оппонентом, отстаивавшим пропольскую позицию, был полковник Эльяш Караимович из рода Узунов. Противостояние закончилось смертью карая, что впоследствии создало для Богдана немалые проблемы. Карайские советники отговаривали хана от авантюрного союза с восставшими казаками. Когда хитрый Хмель ударил с татарами по рукам, то оставил в Крыму заложником сына Тимофея. Хан вознамерился было поместить его, как обычно, в Чуфут-Кале, но караи предупредили, что жизнь сыну Хмельницкого они не гарантируют. Пришлось хану поместить Тимофея под ногайский присмотр — в крепости Ор–Капу (Перекоп).
Бесконечные войны, в которых иудеи-караи с фатальной обречённостью следовали за Гиреями, привели к тому, что к середине XVII века их численность резко сократилась.
Возможность формировать гвардию из карайской общины иссякла и своим испытанным союзникам ханы доверили роль сторожевых псов на обособленной территории. Татары ушли из Чуфут-Кале, предоставив его жителям внутреннюю автономию.
Всё, что происходило в крепости было тайной для подданных хана, но не для него самого. Вероятно, Гиреи предполагали использовать это неприступное плато, как временное укрытие от политических неурядиц и место содержания пленников.
Засовы снова звякнули. Петли заскрипели, ляда распахнулась, вызвав волну сквозняка, который унёс наверх смрадный воздух узилища. В проёме показались два силуэта стражников, один из которых низким голосом протрубил: " Давай, дядька, вылазь! Сам Агмет-ага желает тебя видеть." Василий Борисович про себя усмехнулся: "Эка важная птица - жидовский бий! Желает видеть..." Однако плен приучил царского родственника и воеводу к смирению, поэтому внешне он своего пренебрежения к чуфуткалинскому наместнику не выдал.
Шереметева вывели из каземата и сопроводили до крепостных ворот в Старый город, который имел весьма оригинальный вид: по обеим сторонам улицы тянулись высокие сплошные заборы, как бы предназначенные для того, чтобы скрывать от нескромного взгляда то, что делается за ними.
Изредка попадалось в стене крохотное окошечко с решеткою, крылечко в несколько ступенек, и опять тянулась голая белая стена. Дома жителей были большей частью двухэтажные, окнами обращёнными во двор. Первый этаж отводился для скотины и хозяйственных нужд, а на втором обитали иудейские семьи, разросшиеся до двух-трёх поколений. Впереди высился минарет брошенной татарами мечети. Трава и кустарник медленно, но необратимо cтирали следы магометан на скалистом пятачке Чуфут Кале.
Василий Борисович окинул взглядом унылую постройку и подумал:" Да, силён человек! Однако плоды его трудов существуют, покуда в них жив и неизменен дух. Стоит отступить и нет ни человека, ни земства, ни царства..."
Для наследника боярской славы служба началась рано. Уже в 15 лет Василия Шереметева женили и отправили служить стольником при дворе царя Михаила Фёдоровича.
Красивый и статный юноша быстро обратил на себя внимание Государя, став незаменимым в пышных дворцовых церемониях. Он был, то телохранителем - рындой на официальных приёмах, то разносчиком напитков за "государев стол" и, наконец, занял место царского возничего.
За свой карьерный рост Василий Борисович особо не переживал. Его дядя - Фёдор Иванович был «тайнейшим и начальнейшим боярином в царстве». Если кто-то и пытался поприжать молодого Шереметева, то потом горько сожалел о содеянном. Как-то князь Хилков, а затем и воевода Плещеев посмели осадить молодца, и моментально угодили в тюремный подвал. Примерно наказали выскочек, чтобы другим неповадно было!
Даже смерть царя Михаила Фёдоровича не пошатнула могущества главы шереметевского клана, но сил у него оставалось всё меньше и меньше. Старик поспешил отправить племянника на большое дело - в Сибирь, дабы помочь ему утвердиться на государственном Олимпе. Проверка воеводством в Тобольске стала настоящим испытанием для молодого царедворца. Дел невпроворот, советчиков рядом нет, а за "государево дело" ответственность одна - своя "буйна голова".
Огромные расстояния, неустроенность быта (перед самым его приездом город Тобольск выгорел) не стали помехой Шереметеву, благодаря настойчивости и планомерной деятельности нового воеводы многие стороны административно-хозяйственного и военного положения в крае были улучшены. Восстановилась торговля, которая вращалась вокруг двух товаров — пушнины и хлеба. Однако купцы ориентировались не только на эти товары. В Сибири была высокая потребность фактически во всем, поэтому на берега Тобола и Иртыша потянулись бухарские купцы, привозящие в большом количестве ткани, одежду, металлы, предметы домашнего обихода и пряности.
Проблема была в том, что дорогу для развития торговли на юг перекрывали татары и калмыки. Если первые были разрознены и серьёзной опасности не представляли, то калмыцкая орда своими опустошительными набегами вытеснила русскую жизнь в тайгу и разорила караванные пути. Исправить положение можно было либо силой, либо уговором. Стрельцов и казаков в острогах было на перечёт, да и особого рвения воевать у них не было, поскольку жалованье не платили годами.
Стал воевода калмыков в гости звать, разговорами склонять их к мирной жизни. Калмыки мигрировали в Сибирь в конце XVI века из-за междоусобных войн в Джунгарии (Китай). На новых местах их никто не ждал и пришлось степнякам силой вытеснять местных кочевников. Однако, воевать со всем белым светом невозможно, поэтому в 1609 году калмыцкие князья признали подданство русского царя .
И не прогадали! В России началась Смута, которая ослабила центральную власть и превратила зависимое положение калмыков в формальность. Зато, при каждом удобном случае они щемили соседей, как "законные" защитники царских интересов.
Шереметев напомнил контайше Юрденю на чьих землях пасутся калмыцкие кони и посулил государеву поддержку, если тот наведёт порядок на границе. Князёк малость покочевряжился, но уступил, поскольку понимал, что Сибирь необратимо пропитывается русским духом.
Всё пришли. Стражники остановились у высокого забора, за которым виднелась крыша Кенассы - карайского храма.
Старший из служивых постучал в калитку и что-то шепнул появившемуся привратнику. Тот неспешно удалился, вероятно для того, чтобы известить Наместника об их прибытии. Опять ожидание. "Ждать нужно уметь" - подумал Василий Борисович.
Тогда, в Сибири, он с нетерпением ждал вызова в Москву. Ему казалось, что настоящая жизнь проносится мимо и он не успеет поймать птицу-удачу за хвост. Как только прибыл гонец с "величайшим повелением" в Тобольск - вскочил на коня и, не дожидаясь приемника, умчал в Белокаменную.
Там его ждала царская милость: 21 мая 1653 г., Шереметев прямо из стольников был пожалован в бояре. Стать в тридцать с небольшим боярином - это редкостная фортуна. Причиной тому был дефицит энергичных, грамотных администраторов. Россия переживала эпоху реформ и активного продвижения на западных рубежах и всюду нужны были "царёвы люди".
Алексей Михайлович готовился отвоёвывать Смоленск и забирать под крыло Малую Русь, поэтому его беспокоила безопасность южных рубежей страны, которым угрожали крымские татары. Василию Борисовичу доверили защиту белгородской засечной линии и намекнули на возможное военное приключение в приднепровских степях. Опять наступила пауза. Пришлось крепить боеготовность немногочисленных стрельцов и казаков, приручать к несению службы калмыков и ждать.
Калитка, ведущая во двор кенассы, отворилась и боярина пригласили войти. Василий Борисович вошёл один, поскольку вооружённые люди в храм не допускались. Двор был достаточно велик, учитывая стеснённые условия крепости. Кенасса представляла собой огромную каменную избу без архитектурных излишеств. Единственным её украшением было резное крытое крыльцо с мраморной скамьёй.
Там его ожидал Наместник - старец высокого роста, величавого вида, в костюме настоящего Мельхиседека. Он был одет в длинный хитон, на голове его была белая круглая шапка с широким бархатным околышем, фиолетового цвета, что-то среднее между чалмою и митрой библейских первосвященников.
Опираясь на посох, он твердыми шагами приблизился к пленнику и приветствовал его на чистом русском языке: "Светлый день тебе, Боярин!" Измученный долгим сидением в каменной яме, Шереметев учтиво промолвил: "Гой еси!" Даже в жалком положении пленника, он казался человеком необыкновенным, располагающим к разговору.
Такая особенность помогла ему при первой встрече с Хмельницким. Высокорослый, могучий Богдан испытывал пренебрежение ко всем кто физически был его слабее. Шереметев не был великаном, но обладал превосходной статью и красотой. Когда они повстречались, то вспыльчивый гетьман, увидев необычного боярина, разулыбался и принял того с большим доверием.
Это помогло их общему успеху в январе 1655 года в битве на Дрожи поле. Тогда казалось, что неожиданный союз поляков и татар изменит ситуацию в войне и возродит Речь Посполиту. Шереметев с Хмельницким угрозу осознавали, но действовали смело и слаженно. Русские и казацкие полки построили укрепление из повозок (табор) и доблестно отбивались в течение четырех дней, несмотря на ледяной дождь и ветер. Поляки и крымцы неоднократно врывались в табор, но каждый раз вытеснялись по напором рукопашной схватки. В конце концов, русско-казацкая армия сумела прорваться к Белой Церкви, где стояло войско под командованием воеводы Федора Бутурлина. Пришлось изрядно потрёпанным полякам и татарам отступить, а затем и возвратиться по домам, поскольку зимовать в голой степи было гиблым делом.
С Богданом было непросто, но надёжно. Гетьман в пылу политических и военных разборок мог наговорить разного, но что-то решив, слов на ветер не бросал. Шереметев сумел подладиться под импульсивный, вспыльчивый характер казака. Боярин не обрывал его гневливых тирад в адрес неуклюжей политики царских чиновников, а выслушав - объяснялся и искал слова для примирения. Равное, уважительное отношение царского родича к казацкому шляхтичу льстило Хмельницкому и делало того податливым.
Доверительные отношения Шереметева с малороссами не понравились ближним боярам, которые смогли убедить царя в том, что молодой воевода своевольничал и пренебрегал государевыми интересами в угоду казакам. Алексей Михайлович поддался на уговоры и подверг недавнего триумфатора опале, отправив того в коломенскую вотчину. Прозвучавшие медные трубы умолкли под ушатом ледяной воды.
Хмельницкий боевого товарища не забыл, писал письма, в которых называл воеводу другом и сожалел, что того нет рядом. В своём окружении гетьман часто говорил о Шереметеве, как о защитнике казацких интересов. После смерти Богдана промосковские полковники направили Царю челобитную, в которой просили вернуть воеводу Василия Борисовича "для успокоения междоусобия в Малороссийских городах".
Но к тому времени Царь простил героя и не отпускал его от себя, поскольку опытные воины были нужны в делах шведской кампании. Зря Алексей Михайлович это делал. Отсутствие в Малороссии своих людей предопределило старшинскую свару за гетьманскую булаву. Выиграл коварный войсковой писарь Иван Выговский, который возобновил торг с поляками за почётную капитуляцию в ущерб русским интересам.
“Милостью Аллаха - хан Мурад Гирей повелел мне переговорить с тобой, боярин! Да будет тебе известно, что армия Великого Султана вышвырнула неверных московитов за пределы Днепра и твой несчастный государь запросил мира. Московские послы уже месяц живут в караван-сарае, ожидая решения Хана. Неразумные царские рабы не могут понять своего несчастного положения и просят невозможного. Хан повелевает тебе растолковать гяурам, что его гостеприимство имеет границы. Неблагодарные собаки получат по заслугам, а их самонадеянный господин будет, как трусливый шакал, искать убежище в степях за Итилью.”
Слушая "официальное заявление" Агмет-аги, Шереметев понимал, что вытащили его из ямы не случайно и "мир" для басурман нужен позарез. Пробыв в Крыму 20 лет, Василий Борисович хорошо представлял внутреннюю кухню местной политики. Грозные Гиреи, лишь из Москвы казались вольными и неукротимыми повелителями причерноморских степей. На самом деле, каждый свой шаг любой хан сверял с политикой Стамбула. Попытки своевольничать заканчивались либо шёлковым шнурком, либо ссылкой в турецкую глубинку. Хотя последнее нужно было еще заслужить.
Бунт Богдана Хмельницкого разворошил "медвежий угол" Европы и втянул туда политические интересы Блистательной Порты. Турки поначалу сами в пекло не лезли, зато обязали крымчаков помогать гетьману. Эта "почётная" обязанность стала роковой для ханства. Никакие трофеи не могли компенсировать многотысячных потерь бесшабашных татар. За 30 лет постоянных войн их селения обезлюдели, хозяйства пришли в упадок. Зато на "священной войне" с неверными наживались крымские иноверцы: греки, армяне, иудеи и даже славяне, коих было немало. Поскольку ханство нуждалось в мастеровитых людях, то часть полонённых русских людей оставалась в Крыму. Татары быстро смекнули, что искусного труда от раба ожидать не приходится поэтому дарили некоторым счастливчикам свободу. Со временем в Бахчисарае возникло поселение русских мастеров, которые прижились, обросли семьями и почти не вспоминали Родину.
Но судьба их была незавидною: татары за людей не считали, а свои не уважали за прислужничество исконным врагам. Показательным стал случай с "русскими христианами" после набега запорожцев. Атаман Сирко, никого особо не спрашивая, увёл почти 10000 соотечественников из басурманской неволи.
Однако, в дороге запорожец с удивлением узнал, что не все им спасённые довольны переменой судьбы. Сирко отпустил желающих (свыше 3000 человек) обратно в Крым, но велел запорожцам догнать их и перебить всех до последнего. Затем лично убедясь в исполнении приказа, он промолвил над их трупами следующие слова: "простите нас, братья, да лучше спите здесь до страшного суда Господня, чем было вам между басурманами размножаться на наши головы христианские молодецкие, да на свою вечную погибель, без крещения".
Раздумья Шереметева были прерваны очередной тирадой карайского бия: "Тебе, боярин, предоставился шанс оправдать доверие Великого Хана и заслужить возвращение домой. Ты же хочешь вернуться домой, старик?"
Василий Борисович промолчал, тогда ханский чиновник продолжил:"Растолкуй своим одноземцам, что в их жалком положении не торгуются. Худой мир лучше доброй войны. Ты-то это понял?"
Да, в жизни Шереметева войны было много. Не успели усмирить шведов, как поляки расправили крылья, казаки взбунтовались, татары пошли в набеги...
Двойная игра казацкого гетьмана Ивана Выговского закончилась. Двуликий Янус сделал выбор в пользу Яна Казимира. Чтобы спасти ситуацию Шереметева "в пожарном порядке" назначили воеводой Киева. Город почти сразу был осаждён 20-тысячным войском Данилы Выговского.
В двухдневном сражении брат гетьмана был разбит. Василий Борисович не стал изничтожать пленных казаков, отпустив их под честное слово. Благородство воеводы оценили и свои и чужие. Царь назвал его "благонадежным архистратигом", а поляки видели в нём "полководца искусного и испытанной храбрости".
Рыцарство Шереметева ответную реакцию у врагов не вызвало. Братья Выговские через пару месяцев вновь штурмовали киевские стены. Но и на этот раз их предприятие провалилось.
Проигранные битвы для Ивана Выговского обернулись политическим фиаско. В 1659 году Переяславская Рада вновь избрала гетьманом войска Юрия Хмельницкого (младшего сына Богдана), который присягнул на верность Московскому Царю.
Про Юрия можно было сказать: "На безрыбье и рак - рыба". Слабая стать и невнятная речь выдавали в нём случайного в политике человека. Однако, славное имя отца не позволяло ему уйти в тень. Молодой человек мечтал о тиши монастыря, а его превратили в знаменосца малорусской громады.
Отношения Шереметева с Богдановым наследником сразу не заладились. Воевода-красавец, умник и герой физически и нравственно подавлял Юрия и тот старался держаться от Киева подальше. Общались письмами, в которых гетьман клялся в верности, просил денег и путано рассуждал о политике. Василий Борисович читал послания, усмехался и с раздражением думал: "Ему бы гусей пасти!". Знал бы он, как жестоко ошибался в оценке этого ничтожного, но себялюбивого малоросса.
Юрий, утвердившись в гетьманском звании, продолжил излюбленную политику предшественников, заключённую в поговорке: "ласкове теля двух маток сосет". Ластиться он стал ко всем подряд: и к польскому королю, и к турецкому султану, и даже к молдавскому господарю. Всем обещал с три короба и просил, просил, просил...
"В общем, так, боярин, ты эту войну начал - тебе самое время её закончить. Пора твоему царю забыть о мечтах отца и навсегда успокоиться в своей берлоге. Там ему дел хватит!", - Агмет-ага продолжал сыпать соль на старые раны.
продолжение следует...