об "ОДЕССКОМ ЯЗЫКЕ"

Как многие знают, что город Одесса, рождает таланты, прославлявшие его на протяжении всего времени от начала основания. 

Многие личности вошли в историю.

И сейчас в этом городе живет человек, который стал легендой. Это уважаемый одесситами краевед Олег Губарь.

Легкий, добрый, отзывчивый и вместе с этим ироничный человек бравирующий  любовью к горячительным напиткам и знанием всех питейных заведений Одессы – как дореволюционных, так и нынешних. Олег посвятил свою жизнь изучению родного города. Его книги посвященные Одессе и одесситам раскупаются мгновенно, кроме того он с радостью делится информацией выступая перед горожанами на небольших площадках.

Вот один из его рассказов о своеобразном ОДЕССКОМ языке.

За последние годы опубликовано немало разнообразных текстов, так или иначе касающихся биографии одесского сленга. Оценка их качества не является поводом этих заметок, — мне мое время дорого. Хочу лишь обратить внимание  на то очевидное обстоятельство, что язык — вещь пульсирующая, податливая, подвижная. Это в полной мере относится и к сленгу как составляющей его части, опять-таки, без качественной оценки.

Сленг всегда активно жил, на здоровье не жаловался, и здравствовать будет, нравится нам это или нет.

Другое дело, что эволюционирует не только его лексика, но и семантика, причем весьма энергично. Поэтому надо, к примеру, различать блатной одесский жаргон хронологически: скажем, во второй половине XIX столетия он был вовсе не таким, как в 1910-е, а тем паче имел мало общего со сленгом, формировавшимся на разных стадиях советской эпохи. Следовательно, при составлении этимологических словарей и прочих «разговорников» надо всегда делать поправку на время, четко указывая на ретроспективу. Нынешний состав «одесского языка» то и дело пополняется неологизмами, и вовсе не тот, что был вчера, а тем более третьего дня.

Много лет занимаясь всевозможными аспектами региональной и даже локальной истории, поневоле сталкивался с этимологическими и лексическими «курьезами» в старой периодике, литературных произведениях, мемуарах, архивных документах, но рельефнее всего, разумеется, в давних словарях местных, профессиональных и прочих говоров. В их числе, к примеру, «Опыт южно-русского словаря» украинского писателя, издателя, языковеда, педагога и этнографа Каленика Васильевича Шейковского («А-Б», Киев, 1861 год; «Т», Москва, 1884 год; «У», Москва, 1886 год), языковеда-лексикографа Фортуната Михайловича Пискунова «Словниця української (або югово-руської) мови» (Одесса, 1873 год) и ряд других (М. Левченко, 1874; М. Уманца и А. Спилки, 1893-1898 и др.).

Нам с вами, понятно, наиболее интересен словарь Пискунова, впитавший немало ретроспективных «одессизмов», и переизданный в 1882 году в Киеве под симптоматичным заголовком «Словарь живого народного, письменного и актового языка русских южан Российской и Австро-Венгерской империи». Комментируя эти издания, советские историки украинской лексикографии напишут впоследствии, что у Пискунова размыта граница между реальными и фиктивными элементами лексики тогдашнего украинского языка, поскольку, скажем, здесь присутствует масса слов, заимствованных из других языков. Но о какой, спрашивается, стерильности лексики могла идти речь на территориях, представлявших собой подлинно этнический конгломерат.

Первая редакция словаря довольно контрастно характеризует словарный состав языка значительной части одесского простонародья рубежа 1860-1870-х годов. Цензурное разрешение последовало 15 марта 1872 года, а в 1873-м «Словниця» была издана известным одесским книгопродавцем Е. П. Распоповым. 25 сентября «Одесский вестник» сообщил, что книжка стоит 1 рубль 50 копеек и продается в книжных складах Елисея Распопова. Магазин его с 5 июня 1868 года функционировал в доме греческого семейства Мими на углу Преображенской и Греческой (клуб «Мираж»), а 25 ноября 1871-го переместился на Дерибасовскую, в дом Ведде («Дом книги»).

Начнем с отмеченного в заголовке как бы блатного «атас». Комментарий очень простой — «крик на уток», то есть таким образом погоняли (отгоняли) домашнюю птицу. Точно так же и у Шейковского. Правда, последний иллюстрирует свой комментарий следующим характерным стишком:
«Атас, атас, кагуре, до дому!
Продам тебе жидові рудому».

Если обратиться к «Словнику діалектизмів українських говірок Одеської області» (Одесса, 1958) замечательного исследователя А. А. Москаленко, мы обнаружим, что «атас» и через сто лет оставался в прежней своей семантике: «вигук, яким відганяють качок». Становится очевидным, что в криминальном жаргоне оный клич использовался практически по назначению, что нисколько не смущало простодушных селян, и они продолжали, как ни в чем не бывало, привычно «шугать» гусей и уток.

Идем дальше, находя множество знакомых, однако не вполне растолкованных самим себе слов. «Балагула» — нередко встречающаяся и поныне фамилия — «крытый еврейский фургон». У Шейковского: «Крытая дорожная повозка, какою обыкновенно ездят жиды. Жидовский извозчик. 
Извозчик по ремеслу... король балагул в Житомире... Круглый колокольчик, с которым обыкновенно ездят балагулы». «Бебехи»: 1) внутренности животных; 2) подушки и перины. Шейковский снова въедливо уточняет: «Внутренности... Жидівські бебехи = жидовские подушки... Гамуйся, бебехі надірвеш!» «Душман»: у Пискунова — «деспот, тиран». Занятно, правда. Оба автора, правда, не особенно задумываются над тем, из каких языков заимствованы многие приводимые ими слова, среди которых немало искаженных тюркских, польских, немецких, еврейских, греческих, итальянских, французских и проч.

«Гамуз» — мезга, то есть виноградная мякоть. Сравните современное: «брать гамузом». Теперь хотя бы понятно, о чем речь. «Гицель» — живодер, слово, судя по всему, пришедшее из Австро-Венгрии, в середине 1870-х встречается в публикациях «Одесского вестника». «Живчик» — пульс. «Капец» — то же, что в блатном просторечии означает «и капут, и каюк, и хана». На самом деле — это «знак на полевых межах», как бы пограничный владельческий столб, то есть тот же «конец». «Равлик» — вовсе не улитка, а крот. «Шашлык» — не мясное блюдо, а только вертел (сейчас говорят: «шампур»). «Баклага» — не плоская бутылка, а плоский бочонок.
«Мокруха» — оказывается, не «мокрое дело», а просто-напросто «водка». «Личман» — не наличность в «лопатнике», а «медальон», или, как его называют в Западной Украине, «дукач» (изящно обрамленная серебряная или золотая монета), от слова «дукат». «Притон» — не сомнительное заведение, а «привязь», «коновязь».

Зато слова «чесать» и «драпать» давней своей семантики не изменили: они и прежде означали «уходить, спасаться» и «бежать». Фрамуге соответствует «фармуза» — то есть «альков». В тогдашней простонародной лексике вообще много фыркающих польских слов: «филижанка» — «чайная чашка», «флёрка», «флинка», «финдюрка» — бранные, женского рода. «Фигля» — фокус. Вспомним хрестоматийное «фигли-мигли». Употреблялось и немецкое «шпацір», «шпацірувати» — «гулять».

Филолог А. А. Москаленко прослеживает этническое происхождение некоторых диалектизмов, сохранившихся на Одесщине в просторечии и профессиональном сленге рыбаков, моряков, ремесленников, огородников на многие десятилетия. «Анцерада» — итальянское «рыбацкий плащ», «бакрач» — тюркское «ведро», «гафувати» — немецкое «прихорашиваться», «десеин» — французское «узор на бумаге для ковра», «дуван» — тюркское «рыбацкий пай», «дуфрати» — польское «ожидать, надеяться», «колудар» — татарское «низина, долина», «кукан» — турецкое «нитка для нанизывания пойманной рыбы» и проч. До сей поры (слышал сам) отдельные рыбаки в низовьях Дуная да еще гидрографы называют северный ветер по-итальянски, «трамонтана», а полярную звезду — «стела трамонтана».

А сколько греческих слов вошло у нас в словарный обиход в XIX столетии! Обратимся, например, к специально выпущенному в Одессе в 1866 году типографией Людвига Нитче простонародному русско-греческому разговорнику, «напечатанному русским шрифтом». Без особого напряжения узнаешь, откуда пришли в нашу лексику десятки, скорее даже сотни слов. «Карапуз» — измененное греческое «арбуз», «киоск» — «беседка», «бора» (северный ветер в Новороссийске, вызывающий мощные обледенения) — «гроза», «мангал» — «жаровня», «франзоль» — «калач» (сколько раз меня спрашивали, почему в старой Одессе булки называли франзолями!), «плов» — «каша», «климакс» — «лестница», «скотство» — «мрак» и т. д. Не только по-итальянски, но и по-гречески «безмен» — это «кантари», отчего и появился вербальный одесский вариант весов-безмена — «кантер», причем грешат на владельца завода весов м. М. Кантера ))

И - в связи с темой весов - наше милое одесское «хаять», то есть обсуждать за глаза? По-гречески это означало «взвешивать», «брать на вес». В нашем случае взвешиваются поступки. А несметное число терминов из тогдашнего криминального жаргона.

Не так давно написал сценарий приключенческого фильма «Одесские катакомбы» по одноименному роману В. Правдина (1874 г.). Правдин сделал, причем весьма неумело, пародию на популярную книгу В. Крестовского «Петербургские трущобы», по которой - знаете - поставили недурной телесериал «Петербургские тайны». Мне стало как-то обидно за Одессу, и я, используя канву «Одесских катакомб» лишь пунктирно, перевел сюжет на рельсы реальных событий, произошедших здесь в первой половине 1870-х. Так вот в моем тексте немало диалектизмов, связанных с криминальным жаргоном тех лет. И в данном случае мне ничего не надо было придумывать, ибо собрал целую коллекцию подлинных словечек тогдашнего одесского «подполья».

Занимательно, что довольно многочисленные образцы блатной одесской лексики — как раз греческого происхождения, что по объективным обстоятельствам и не удивительно. Так, разного рода мазурики используют ругательство «псира», то есть как бы «псина, собака». На самом же деле, они не совсем точно переосмыслили греческое слово «псира» — «вошь». «Фига», «фигарис», то есть «сыщик, «соглядатай», берет начало от греческого «фигас» — «беглец». Одессу часто называли «Адесом» и «Гадесом», то есть «адом» — от греческого «о адис». «Скупом» блатные тогда называли «общак», от греческого «метла, веник», то есть собранные воедино соломинки. «Банда» — «борт». А небезызвестное «маза», «тянуть мазу», «патриарх мазов» и прочее? «Маза» — это очень просто: «вместе», «скопом». Кстати, само слово «мазурики», «мазура» происходят от того же слова «маза».

Евреев греки называли «чифутис», «чифутика», откуда название города Чуфут-Кале близ Бахчисарая. Из этой старинной крепости на возвышенности (многажды бывал) в Одессу пришли первые караимы, исповедовавшие, как известно, иудаизм в специфической версии. Впрочем, немало караимских переселенцев дала Евпатория, но это отдельный пространный сюжет.

К слову, практически все известные патриархальные одесские фамилии, имена, прозвища греческого происхождения тоже легко растолковать, так как они функциональны. «Кириак» — «воскресенье», «Стефан» — «венец», «Камбурис» — «горбатый», «Капнист» — «копченый», «Каравья» — от «карави», то есть «корабль», «Скуфос» — «колпак», «Калафатис» — «конопатчик», «Рока» — «маятник», «Аркудинский» — от «аркуда», то есть «медведь», «Склавос» — «невольник», «Ксида» — от «ксиди», то есть «уксус», «Криона» — от «холодный», «Пагоно» — от «мерзнуть», «Гераков» — от «гераки», то есть «ястреб» и т. п.

Мы, что называется, лишь по дилетантски, одним глазом, заглянули в тот колоссальный тигель, в котором на протяжении многих и многих десятилетий из множества самых разнообразных ингредиентов выплавлялся пряный «одесский язык». Надо отдавать себе отчет в том, что тема эта не просто необъятна, но безусловно требует действительно энциклопедических знаний и соответствующих навыков даже для того, чтобы к ней хотя бы немного подступиться. Говорят, счастье покровительствует смелым. Важно только не переоценивать собственной смелости, каковая порой граничит с наглостью.

А пока - гляньте, каким 185 лет назад был одесский газетный язык ,  а так же образец ретроспективной одесской французской газетной лексики.