Дѣлецъ и делашъ

Дѣло — русское слово, которое всегда употреблялось при обозначеніи самого необходимаго для общества труда. Земледѣлецъ занимается дѣломъ, кормитъ міръ. И любой человѣкъ, который трудится на общую пользу, — действователь, работникъ, трудникъ.

дополнение к посту "Мирная вахта"

Въ 30-е годы XIX вѣка петербургское общество спорило: дѣятель или дѣлатель? Слово дѣятель, только что вошедшее въ русскую рѣчь, осмѣивалось и порицалось. В. И. Даль навсегда остался при этомъ мнѣніи и предпочелъ слово дѣлатель — однако черезъ одно поколѣніе, въ 60-е годы, дѣятель окончательно побѣдилъ и ушедшаго навсегда действователя, и дряхлѣющаго дѣлателя.

Какой смыслъ былъ въ замѣнѣ словъ, которыя въ Академическомъ словарѣ 1847 года и стоятъ-то рядомъ, и значатъ почти одно и то же? Действователь — дѣйствующій, дѣлатель — дѣлающій, дѣятель — дѣлающій или производящій что-нибудь. А разница есть, и немалая.

Разница въ идеологіи. Формой слова, почти не измѣняя корня, сумѣли показать измѣненія, происходившія въ характерѣ человѣческой дѣятельности и дѣйствія: действователь — тотъ, кто дѣйствуетъ, дѣлатель — тотъ, кто дѣлаетъ, дѣятель — тотъ, кто трудится, производитъ, работаетъ надо всѣмъ, занимается всемъ, дѣятеленъ.

Поначалу всякій выдающійся чемъ-то работникъ — дѣятель, но вѣдь дѣло-то можетъ быть разное, темъ же словомъ можно назвать необязательно трудягу и труженика; сегодня «дѣятелемъ» (какъ бы въ кавычкахъ) спокойно мы называемъ безполезнаго для общества гражданина, который въ личныхъ интересахъ дѣятельно суетится.

Пожалуй, только въ концѣ XIX вѣка дѣятель стало словомъ, вызывающимъ нѣкоторое недовѣріе. Съ одной стороны, конечно, выдающійся дѣятель, но обязательно въ сочетаніи съ опредѣленіемъ; отдѣльно дѣятель — какъ-то странно. Извѣстный шестидесятникъ Л. Ф. Пантелеевъ, вспоминая событія 1862 года, писалъ объ одномъ чиновникѣ, который «былъ въ Вологдѣ передъ тѣмъ вице-губернаторомъ, потомъ дѣятелемъ въ царствѣ Польскомъ за время Милютина». Слово это авторъ даетъ курсивомъ, желая обратить вниманіе читателя на необычность его значенія. И мы понимаемъ: не очень хорошій былъ дѣятель.

Этимъ дѣло не кончилось — объективное представленіе людей, говорящихъ по-русски, относительно работника развивалось. И вотъ какъ эту линію продолжилъ разговорный языкъ, не совсѣмъ удовлетворенный ироническимъ значеніемъ слова дѣятель.

Отъ существительнаго дѣло образовались опредѣленія: дѣльный и дѣловой. Опять вродѣ бы разница незамѣтна, но разница тонкая и важная. Дѣльный — способный къ работѣ, которая и составляетъ, прямо сказать, сущность человѣка, толковый работникъ. Дѣловой съ работою только связанъ, можетъ быть внѣшне, иногда и совсѣмъ неясно — какъ именно. «Лучшій способъ стать дѣльнымъ человѣкомъ — не выходить изъ круга ясныхъ понятій», — замѣтилъ критикъ М. А. Антоновичъ, который самъ чаще употреблялъ всё же слово дѣловой. Дѣловой человѣкъ у него встрѣчается какъ бы съ нѣкимъ сомнѣніемъ, какъ и у Ф. М. Достоевскаго, говорящаго о «девизѣ настоящаго дѣлового человѣка».
Двусмысленность дѣлового сказалась и на послѣдующей исторіи словъ. Для всякаго русскаго дѣловой — занятый дѣломъ, но и въ воровскомъ жаргонѣ словечко прижилось: не дѣльнымъ, а именно дѣловымъ называли тамъ способнаго жулика. Съ точки зрѣнія смысла — полная противоположность дѣльному.

Образное представленіе о дѣловомъ концентрируется въ имени. На первыхъ порахъ словъ, обозначающихъ «дѣлового», множество: дѣловецъ, дѣловикъ и дръ. Дѣловецъ пришелъ изъ XVIII вѣка, такъ называли дѣльцовъ извѣстный ученый А. Т. Болотовъ и его современники. Слово непріятное. О педагогѣ Д. Ушинскомъ писалъ его ученикъ: «Работалъ чуть не по 20 часовъ въ сутки, труженикъ; сильный, трезвый умъ этого настоящаго дѣловика, очень образованнаго…» Слово дѣловикъ хоть и овѣяно положительной эмоціей, но очень неуклюже.

Въ серединѣ XIX вѣка появился дѣлецъ — и тоже поначалу какъ вполнѣ приличное слово. Въ дневникахъ цензора А. В. Никитенко дѣлецъ — дѣловой, дѣятельный, энергичный человѣкъ, прежде всего капиталистъ, но не только капиталистъ. Журналистъ или правительственный чиновникъ, дѣятельно участвовавшія въ жизни, также именовались дѣльцами. Да и вообще официальные лица почитаютъ его вполнѣ приличнымъ обозначеніемъ дѣлового человѣка, напримѣръ извѣстный намъ А. Б., который и самъ чиновникомъ былъ, да притомъ изъ важныхъ. Но въ обиходной рѣчи людей демократической среды дѣлецъ съ самаго начала получило неодобрительный смыслъ. Съ осужденіемъ поминаютъ его критикъ и писатель А. В. Дружининъ, петербургскія бытописатели; для Вс. Крестовского въ его «Петербургскихъ трущобахъ» дѣльцы — «мастера» въ шулерскомъ домѣ, тогда какъ чиновниковъ, «дѣловыхъ людей», онъ же постоянно именуетъ дѣлягами. Такъ, въ самомъ словѣ дѣлецъ обнаружилось нѣчто непріятное, но таково ужъ свойство русскихъ словъ: пристегнули соотвѣтствующій суффиксъ, значитъ — сразу же зарядили слово новой экспрессіей, въ данномъ случаѣ отрицательной. Мерзавецъ, подлецъ, стервецъ… дѣлецъ. Сегодня для насъ дѣлецъ — совершенно непріемлемый типъ дѣятеля, хуже, чемъ дѣятель…

Можно прослѣдить, какъ сто лѣтъ назадъ въ обществѣ возникало представленіе о дѣльце?. Мемуары описываютъ не только лицъ и событія, онѣ выражаютъ и духъ своего времени, а духъ этотъ лучше всего замѣтенъ въ предпочтительности того или инаго слова. Мемуаристъ-аристократъ К. Ф. Головинъ и публицистъ-демократъ Н. В. Шелгуновъ видятъ это по-разному.
У Головина рядомъ: «Были, правда, и встарь дѣловитые люди» — хозяева въ деревнѣ, каждый мечталъ «о биржевой спекуляціи и воображалъ себя дѣльцомъ»; а вотъ и по поводу провинціаловъ: «Узналъ я кое-кого изъ мѣстныхъ такъ называемыхъ дѣятелей» — и это «были не только дѣловые люди, но прямо „дѣльцы“ въ тѣсномъ смыслѣ слова, смотрѣвшіе на городское благоустройство съ точки зрѣнія своего личнаго благосостоянія». Дѣльный — дѣловитый — дѣловой — дѣятель и дѣлецъ, да еще «въ самомъ узкомъ значеніи слова», — всё тутъ есть, но хорошо видно, что дѣлецъ лишь тотъ, кто «около» настоящаго дѣла. Понятіе о настоящемъ дѣлѣ тоже постоянно мѣняется, такъ что многія мемуаристы на рубежѣ XIX—XX вѣковъ въ рангъ «дѣльцовъ» возводятъ послѣдовательно бюрократовъ, затѣмъ финансистовъ и послѣ всего политикановъ.

А вотъ свидѣтельство Шелгунова изъ 80-х годовъ: «Люди дѣла, то есть теперешнія дѣятели — дѣльцы». Значеніе еще положительное: въ демократической средѣ уважаютъ дѣловыхъ людей. Съ осужденіемъ говорится о другихъ: «наши дѣловики» — о финансистѣ, банкирѣ, аферистѣ, дѣльцѣ, потому что всѣ онѣ, «собственно, дѣльцы практики, но съ особеннымъ умственнымъ оттѣнкомъ», «практическія дѣльцы» (такія, кого мы сегодня называемъ практиками). Пока связано было слово съ корнемъ дѣло, оно сохраняло и положительный смыслъ: люди дѣла, люди практики — нужныя люди. Но жизнь вторгалась въ суть дѣловыхъ отношеній, и истинное, высокое дѣло отходило на задній планъ. Человѣкъ оставался «при дѣлѣ», ничего не дѣлая.

Потомъ появился дѣляга. Поначалу слово обозначало вполнѣ приличнаго человѣка, если, конечно, оно не стояло въ кавычкахъ. Въ словарѣ Ушакова (1935) это слово хотя и описано какъ разговорное, да еще и фамильярное, но смыслъ его — дѣловой человѣкъ, хорошій работникъ. Хорошій работникъ!

А сегодня? Словарь Ожегова: «Дѣляга (просторечн. неодобрит.) — человѣкъ узко дѣловой, озабоченный главнымъ образомъ непосредственной, ближайшей выгодой»; «Дѣлецъ — человѣкъ, который ловко ведетъ свои дѣла, не стѣсняясь въ средствахъ для достиженія своекорыстныхъ цѣлей». Тутъ, но крайней мѣрѣ, всё ясно: дѣятель — дѣлецъ — дѣляга обозначаютъ разныхъ лицъ, уклоняющихся отъ общественно полезнаго труда, и языкъ самъ, переноснымъ значеніемъ словъ своихъ, поворачивая эти слова такъ и эдакъ, пробуя ихъ съ разными суффиксами и опредѣленіями, обнажаетъ въ самомъ именованіи «творческую суть» подобныхъ лицъ.

Были и другія слова того же корня, и такъ ужъ сложилась его судьба, что каждое новое приращеніе суффикса повергало его всё ниже на шкалѣ нравственныхъ оцѣнокъ. Въ 1910 году писатель П. Д. Боборыкинъ въ своихъ мемуарахъ неоднократно говоритъ, напримѣръ, о словѣ дѣлячество: «отвращенія ко всему, что отзывается «дѣлячествомъ», сдѣлками, исканіемъ денегъ…», «высмѣиваніе культа моды, шика и дѣлячества», — и каждый разъ выдѣляетъ слово, какъ новое, какъ непривычное. И оно дѣйствительно новое; въ болѣе раннихъ частяхъ дневника, еще изъ XIX вѣка, онъ пишетъ иначе: дѣлеческая игра или даже трипотажъ — изъ французскаго tripotage (темныя дѣлишки, махинаціи). Вотъ вамъ источникъ — французская буржуазія подарила нашей отечественной и слово, которое сразу получило отрицательную оцѣнку: дѣлечество изъ трипотажа.

Кажется, всё? Но нет. В газете «Правда» в статье Д. Гранина встречаем еще одно подобное слово — всё с тем же корнем, но в современной звуковой упаковке. О людях с сомнительной репутацией писатель говорит: «всякого рода „делаши“, спекулянты». Как точно и образно схвачен коренной смысл «деяний», не подвластных уголовному кодексу! Тоже вроде от глагола делать, но вместе с тем не делать в смысле править дело, творить, созидать, а делать в уклончивом своекорыстном и жаргонном — «Сделаем! Бу-сделано!» Даже чистое делать мещанин понимает в проекции сделки — сделать. Заглянем для верности в последнее издание словаря Ожегова: нет там слова делаш. Значит, оно еще даже не вульгарное, а тем более не просторечное, оно — жаргон, специальное слово «своих», посвященных. Кто-то совсем рядом по старинке делает добро, а рядом не делают, а — сделают. Делаши.


http://www.e-reading.club/chapter.php/1019944/24/Kolesov_-_Gordyy_nash_yazyk.html