БЕЛОЕ И БЕЛОЕ

✸ ✸ ✸

Юноша с розовыми щеками отбрасывает в сторону перо. На листе бумаги чернильные кляксы.

— Маменька, когда я умру, будьте любезны, похороните меня в белых тапочках.

— Господь с тобой, сын. Что ты говоришь матушке? Как такое возможно? И тебе нисколько не стыдно?

— Моя жизнь — это сплошная ошибка природы. Я не умею жить, матушка.

— Тебе от меня что-то надо? Как всегда, денег?

— Я проигрался в карты. Графу N. Карточный долг — дело чести. И теперь мне остается только умереть.

— Сколько?

— Сто, маменька.

— Эко ты хватил, голубчик. Так мы скоро по миру пойдем с твоими забавами. Сто… надо же…

— Это не забавы. Это болезнь души, маменька. К тому же, для вас эта сумма — все что пыль на ветру.

— Не говори так про деньги, сын. Не к добру так говорить. Возьмешь у Панаса. Скажешь, я велела. Но ты должен пообещать, что с картами покончено. Ни-ни!

— Ни-ни, маменька! Бог слышит мои слова!

— Во что играли-то, сын? В преферансы, поди?

— Не, для преферансов я слишком глуп, маменька. В фараона играли.

— Эх, голубчик… Пушкина почитай, «Пиковую даму». Может это тебя научит…

— Читал я, признаюсь. Мистики много, а у нас, гляди, електричество скоро проведут. Не про то вы… В любом случае, премного благодарен, маменька! Пойду я. Долг отдать надо.

— С Богом.

— За белые тапочки это я так, блажь… Не берите в голову.

Молодой человек накидывает сюртук и спускается к камердинеру. Ноздри его раздуваются, в глазах озорной блеск.

— Панас, будь добр, дай мне сто на руку. Маменька велела.

У камердинера мутный взгляд и круги под глазами. С вялым безразличием, на полном автомате он отсчитывает деньги и протягивает их наследнику.

— Ты бы поаккуратнее, Панас. Вишневкой за версту несет. Вот маменька учует, греха не оберешься.

Камердинер вытягивается в струнку, глаза блестят, с отвисшего уса падает тяжелая капля на пол.

— Так точно!

Ухмыляясь про себя, довольный юноша выходит на улицу и садится в бричку. Все то время, пока едет, он вспоминает мелкие делали своего позорного проигрыша. Кривится, лицо его мрачнеет, наливается нездоровым румянцем. Заходит в особняк графа N на нервическом взводе.

Граф N встречает его в гостиной. Не давая ему открыть рта, юноша достает деньги и швыряет их на пол.

— Будьте добры! Подберите! Вы!!! Грязный мошенник!

Белое лицо графа N приобретает кирпичный оттенок. На несколько секунд он застывает. Затем произносит ровным, хорошо поставленным баритоном:

— Немедленно требую сатисфакцию.

— Что ж, извольте! Где и когда?

— Я повторюсь. Немедленно! Кто будет вашим секундантом?

— Так с ходу? Сложно сказать.

— У меня гостит доктор Зауэр. Вы его хорошо знаете. Если не откажете, я с ним поговорю.

— Буду признателен.

— С моей стороны будет маркиз Орби. Он также здесь. Думаю, согласится.

— Не сомневаюсь.

— Как только все улажу, выедем к предместью Веригово. Там есть укромные места. Что скажете?

— Полностью разделяю. Жду с нетерпением.

Через час от особняка графа N отъезжают две кареты и несутся за город. Простолюдины и служащие, завидев резвых коней, шарахаются в стороны.

Рядом с молодым человеком сидит лысый старик в пенсне, накинутым на птичье лицо. Доктор Зауэр.

— Знаете, а ведь вы попали, достопочтенный. Граф N никогда не промахивается. Слыхали об этом? — каркает он в самое ухо юноши.

— Нет. Впервые слышу. А впрочем, мне все равно.

Пока они едут, смысл происходящего постепенно доходит до пассажира. Перед его взором проносятся любимые картинки светского быта — шампанское, канделябры со свечами, кисейные кружева дам, призывные улыбки кокоток, модные фраки, кареты и многое другое. Он понимает, что поставил свою жизнь на карту, и, скорее всего, эта карта проигрышная. Errare humanum est. Но позднее сожаление уже ничем не поможет, остается уповать на Бога. И еще маменьку жалко, право… Юноша видит, как подрагивают его колени, кладет одну ногу на другую, и обреченно смотрит в окно.

— Расстояние в двадцать шагов. Десять шагов от барьера. После условного сигнала участники сходятся. Право первого выстрела за потерпевшей стороной. То есть, за графом N. Надеюсь, возражений нет? — маркиз Орби смотрит на молодого человека и, не получив ответа, отходит назад. — Прошу дуэлянтов занять свои места!

Он выжидает с минуту, глядя на то, как мужчины занимают свои места. Затем медленно поднимает шляпу, еще ждет немного, и резко опускает ее вниз.

— Начали!

«Не зря я думал про белые тапочки. Это знак свыше», мелькает в голове у юноши. Вслед за этим мир останавливается, все застывает на месте, исчезают звуки, он также замирает, не в силах пошевелиться, и непонятно, сколько это длится, потому что времени тоже нет, но вдруг возле самого уха он ощущает легкое дуновение и вслед за этим слышит резкий хлопок… «Матерь Божья!!!», — он закрывает глаза и что есть силы давит на курок пистолета.

Гробовая тишина вокруг. Но вот начинает трещать сорока, слышится цокот саранчи и наконец все перекрывает неровный, растерянный голос Орби.

— Прямо в лоб. Скончался на месте. Полагаю, дело закончено.

✸ ✸ ✸

Мужчина откидывается на спинку стула, потягивается, глубоко вздыхает и смотрит на mercedes prima с желтыми глазками кнопок. Легким движением выдергивает из нее желтый лист бумаги и перечитывает написанное. Довольно хмыкает, бросает на стол, поверх пепельницы с горкой окурков.

Затем встает, накидывает плащ, тушит свет и выходит из кабинета. Вечер встречает его сыростью недавнего дождя и шлепками прохожих по тротуару. Он вливается в серый поток, на ходу закуривает, рассеянно смотрит под ноги. Кепка сдвинута на бок, плечи опущены, широкий плащ разлетается фалдами.

Через два квартала заходит в магазин «Продукты», покупает две бутылки кефира, кладет в сетку и долго пересчитывает мелочь от сдачи. Выходит, опять закуривает и продолжает свой путь. Где-то дальше, стоя у светофора, смотрит на магазин «Обувь» с другой стороны улицы. Переходит дорогу и останавливается у витрины.
Первое, что бросается в глаза — белые тапочки. Безвкусные, примитивные, ворсистые. Сверху красной нитью вышита звезда, внутри желтой нитью серп и молот.

«Даже в тапки всунули. К чему эта безвкусица?», думает про себя мужчина и смотрит по сторонам, словно боясь, что его мысли услышат прохожие. «Наверное, этих тапок миллионы по всей нашей огромной стране. Не перечесть. В гробу я видал эти тапки».

Но он все же заходит в магазин, осматривается, скользит безразличным взглядом по стеллажам со штампованной продукцией, подходит к женщине, перекладывающей коробки с товаром.

— Товарищ продавец, скажите, а вот эти белые тапочки, которые вон там…

Жест в сторону витрины. Женщина оставляет свое дело и вопросительно смотрит на него.

— Ну?

— Я имею в виду белые тапочки. Скажите, на всех вышита звезда?

Женщина немного думает, затем сводит брови.

— Что-то не так? Вы против звезды?

— Нет, что вы, я за!.. — спохватывается мужчина. — Очень удачное оформление. У вас есть сорок второй размер?

— Есть все размеры.

— А сорок второй есть?

— Я же вам сказала, мужчина…

— Дайте мне одну пару..

Поверх бутылок с кефиром в сетку ложится белая коробка со знаком качества сбоку. Опять улица, люди, мокрый тротуар, опять сигарета. Через какое-то время мужчина заворачивает в темный двор, похожий на колодец, заходит в подъезд, поднимается по лестнице и открывает ключом дверь.

— Привет, мама! Я дома.

— Сынок пришел, — слышит он голос из кухни. Шарканье тапок по полу сопровождает появление старушки с измятым лицом, с седыми буклями. — Кушать будешь?

— Да, мама. Я купил кефира. Тебе для желудка.

— Ох, сынок, моему желудку уже ничем не поможешь. Иди, я тебе налью супчика.

— И еще тапки купил. Белые.

Звон посуды в кухне затихает. Повисает молчание.

Мужчина спешит к старушке и обнимает ее.

— Мама! Ты не то подумала. Это я так, для себя. Не знаю зачем. Вдруг захотелось. Глупость какая-то.

— А тебе-то зачем? Умирать собрался?

Мужчина садится за стол. Проводит рукой по волосам. Внимательно смотрит на мать.

— Кто его знает, мама. Сама видишь, в какое время живем. Повсюду чистки, аресты. Сейчас вот за писателей, поэтов взялись. Они пропадают и потом мы узнаем, что кто-то в ссылке, а кто-то расстрелян. Тревога на сердце, мама.

— А ты пиши, как надо. Про колхозы, пятилетки, про ударный труд. Тогда и почет будет, и слава.

Мужчина нервно дергается за столом.

— Мама! О чем ты говоришь? Как такое можно про творчество? Оно не подлежит влиянию извне. Оно должно быть свободным, без границ! Иначе превратится вот в этот кефир. Или в белые тапки со звездою на них. Ты представляешь, миллионы одинаковых белых тапок со звездою, серпом и молотом?.. Вот во что это превращается, когда на тебе поводок.

Женщина садится рядом с сыном за стол. Тяжело вздыхает.

— Не надо так говорить. Советская власть дала нам очень много…

— Да. Но еще больше она забрала.

— … и к тому же… Ведь эти белые тапки покупают, не так ли? Даже ты их купил.

— Ай, мама!.. Это дурь какая-то.

— Я тебе говорю. Послушай меня. Перестань писать про дворян и про все эти ренессансы. Что ты в них нашел? Напиши о сталеваре или токаре. Это то, что в духе времени, как ты выражаешься.

— Но я историк, мама. Как это возможно?

— Про тяжелое детство, про нищету, про нелегкий путь трудового человека. Вот Горький, например…

— Все, мама, спасибо. Очень вкусно. Пойду отдохну. Устал сегодня.

Мужчина идет в свою комнату, снимает свитер и ложится на кровать. Глаза слипаются. Он закрывает их, готовый вот-вот провалиться в сон. Слышит, как шаркает мать, бережно накрывает его одеялом, гладит по щеке.

— За тапки-то сколько отдал? — шепчет она.

— Сто, мама.

— Однако…

✸ ✸ ✸

— Твою мать, опять винда барахлит! Надо поставить девяносто восьмую, говорят лучше, только глюки бывают. А может, уже комп навернулся? Денег нет, а так бы новый купил, — небритый мужик в кожаном жилете тянется к пачке «LM», видит, что она пустая, и остервенело бросает ее на пол.

— Мамаша! — хрипло орет на всю квартиру. — Денег дай! Дай мне сто! Сигареты закончились! И похмелиться надо! Не могу писать, лажа получается, не в тему все… — уже тихо, с одышкой заканчивает он.

Отодвигается от стола и видит белые тапочки, аккуратно стоящие рядом. Удивленно смотрит на них, пытается что-то вспомнить. Потом фыркает, просовывает в них ноги и встает, слегка покачиваясь.

Пока он идет к своей кровати, за стеной слышится скрип матраса, грузное падение на пол, шевеление, отголоски матерной брани. Кто-то встает и тяжело топает к его комнате, стуча локтями по стенам.

Открывается дверь, в комнату вплывает дебелая женщина с отечным лицом. В руке початая бутылка водки.

— Сыночек! — так же громко орет она, с жабьей ноткой в голосе. — Родной мой! Утомился, перетрудился, похмелиться надо! Вот она, бутылочка наша, специально сберегла, когда закончишь писать!

Мужик уже лежит на кровати, чешет небритую щеку.

— Удивительно. Ты все больше в одно рыло гонишь, мамаша, — говорит он и морщится. — Потише. Башка трещит.

— Ой, а шой-то на тебе белые сарафаны? — тычет она на тапки и ржет, как лошадь. — Тебе еще белый смокинг. И можно в белый пенал!

— Мамаша! — Мужик морщится и затыкает уши. — Поубавь, я тебя умоляю. Тапки стояли возле компа. Откуда они, кстати?

— Так Олька вчера принесла. Еще до того, как мы нажрались. Сказала, что это тебе символический подарок. На тот свет. Она уже сама была почти готовая. Несла про какие-то белые тополя, про лодку, лодочника Хайрона, про монету в зубах и все такое.

— Во-первых, про Харона, а во-вторых, про монету под языком. А тапки здесь при чем?

— Без понятия, сыночек. Я не при делах. У нее потом спросишь.

— А куда она делась? Почему не осталась? Или с утра ушла, пока я спал?

Женщина вздыхает, сплевывает на пол, себе под ноги. Ее жирный подбородок подрагивает в такт словам.

— Так обидел ты ее. Вот она и ушла. Высказывала тебе, чтоб ты остановился, не пил больше, и чтобы взялся за работу. По серьезному. А то из-за тебя и она стала бухать.

— А я?

— А ты обозвал ее как-то, длинное слово, я не разобрала. Она заплакала и ушла. Сказала, что пойдет выжимать.

— Что выжимать?

— Не знаю, сыночек. Наверное то, чем ты ее обозвал.

— О боже! — мужик закрывает глаза, накрывает их ладонями и какое-то время лежит, тщетно пытаясь отрезветь. Трет лицо, подергивается, резко садится на кровати.

— Все, мамаша! Прошлых ошибок не исправишь. Да и нет желания. Похмеляемся и вперед! Рабочий день не закончился. Можно сказать, он только начинается.

— Да. А потом он перейдет в рабочую ночь, — ржет мамаша. — Тапки-то сними. Стремно это. А то лучше мне отдай. Они мне нужнее. — Без перехода она вдруг начинает рыдать во все горло. — Вот крякну я, и кто тогда будет тебя пои-и-ть, похмеля-я-ть… у-у-у…

Мужик вскакивает с кровати, обнимает женщину, гладит по голове. Слезы, сопли и слюни текут по его плечу, падают на пол.

— Маманя, ну что ты, перестань. Ты еще поживешь, поверь мне. А тапки я поставлю в сервант, где чашки. Как Олька сказала, это символ. Только для нас наоборот, понимаешь? Чтобы мы смотрели на них и не спешили в пенал.

И вдохновленный своими словами, просветленный, окрыленный хмельной мыслью, мужик берет у женщины бутылку. Рука выбивает тремоло, когда он разливает водку по стаканам.

Поднимает взгляд, смотрит на зареванную мамашу. Под слезами у той расцветает блаженная улыбка.

— Ну, за нас и всех остальных! Аминь!

✸ ✸ ✸

Сто.

Всего должно быть сто позиций.

Сто позиций для магазина женской обуви. С ума сойти.

Мне осталось заполнить еще много, я не считаю. Но крыша уже едет.

Вентилятор у ноутбука шумит, как ракета. Надо будет разобрать и почистить.

Ленка написала в вайбере анекдот. Когда уместно употреблять слово б… . «Две коровы на скотобойне. Одна обращается к другой: — Скажите, а вы тут в первый раз? — Нет, б… , во второй!». Можно поржать, отвлечься. Немного отдохнуть, попить минералки. Или сделать кофе. Но лучше закончить. Тогда и кофе, и печенье, и Ленка.

Кстати, насчет Ленки. Не забыть. Купить трехтомник Борхеса. Дорого, но ей будет приятно. Когда ей приятно, то и мне тоже.

А что сейчас не дорого? Эти женские штучки, например. Никогда в них не разбирался. Но пришлось. Надо зарабатывать деньги. Шлепки, балетки, туфли, мокасины, абаркасы, бабуши, лоферы, монки. Можно продолжать и дальше, но лень. Одним словом — тапки. Да, женские тапки. Если мужские, то мужские тапки. Только мужские и женские. Других нет. Хотя еще детские. Возможно, еще есть тапки для собак, кошек, лошадей и других животных. Надо забить в гугл.

Жарко. Мешают мухи. Вчера травил, но их опять набралось. Говорят, мухи летят на г… . Они на него летят и привыкают. В общем, надо купить другой распылитель.

Опять это мешает. Какой-то бзик. Залезет в голову и не выгнать потом. Еще с утра заметил, что очень много белых тапок. Наверное, половина из всего товара. С тех пор размышляю о том, почему. Не могу выкинуть из головы. По-быстрому забил в гугл «насколько популярен белый цвет». Ничего не нашел. Может, неправильно задал. Но времени нет, надо работать. Между делом продолжаю думать сам.

По ходу, скоро лето. Светлые цвета в тренде. Темные нет. Например, если взять черный. Черные тапки в жару. Экстрим на любителя. Для эмо девчонок. Им по барабану, в какую погоду, главное — стиль. Или на мероприятие. Например, на похороны черное то, что надо.

Мероприятие. Не то слово к похоронам. Хотя для кого как.

И между прочим — о белом и о похоронах. Почему в белых тапках? Самому интересно стало. Смотрю. «Белые тапки как обувь для усопшего — исключительно христианский обычай. Считается, что умерший человек впредь будет ходить только по небесам, станет небожителем — а потому только белая обувь ему подойдёт. Более тёмный цвет якобы осквернит небесную обитель». Отлично. Есть пища для размышлений.

Нет, как же достало! Везде это белое. Переключаю дисплей на ночной свет. От контраста напряг в глазах. Делаю как было. Хочу отвлечься. Когда такая фигня, я обычно играю в шахматы онлайн. Там о другом не подумаешь — сразу получишь мат.

Отпрыгиваю на сто лет назад. Не знаю почему, может поможет. Что там было до революции. Дворяне, графья, бароны, виконты и бог знает. Высшее сословие. Все, кого потом убрали. Если не успели свалить за границу. Свой этикет, ужимки, грассирование по-французски, ананасы с рябчиками, танцы смешные. Резались в карты, как и сейчас. Проигрывали состояния. Если что не так, сразу стрелялись. Дуэль со своим кодексом чести.

Интересно, тогда тоже хоронили в белых тапках или уже после? А если после, то когда?

Кажется, белое в те времена было уместнее, чем сейчас. «Белый цвет символизирует чистоту, незапятнанность, невинность, добродетель, радость». Подходит для людей, которые блюдут свою репутацию. Надо взять на заметку. На всякий случай. Думаю, белые тапки в то время не были редкостью. Скорее в обиходе.

Отмотаем на полста лет вперед. Революция, красный террор, а дальше репрессии. На много лет. Мрачные времена. После дворян настало время интеллигенции и творческой элиты. Навскидку, не глядя в интернет. Мандельштам, Хармс, Пильняк, Бабель. Больше не помню. Не знаю. Смотреть нет времени.

Сто пудов, белый в эти времена не котировался. Если накидывать цвета, я бы дал черный и серый. Не от балды конечно, а потому, что страдания, смерть, клевета. В общем, ничего светлого. Конечно, о Христе тогда не говорили. Все были атеистами. По небу разрешалось ходить в любых тапках. Но никто не ходил. Потому что после смерти ничего не было. Жалко людей, которые тогда жили. Особенно творческих. Стремились к своим идеалам, творили, создавали, и тут такой попадос. Расстрел.

Хотя, может я неправ. Может, белых тапок были миллионы. Может, на них даже звезду вышивали. Тупость какая. Нет, мне нельзя так думать. Я не жил в то время.

Надо поднять эту тему с Ленкой. Про цвета и времена. Про эпохи. Какой цвет символизирует такую-то эпоху. Ей понравится. Она с придурью, как и я. Любит такие заморочки.

Откидываем еще на полста лет вперед. Диссиденты. Застой. Перестройка. Стены рушатся, кордоны открыты. Все охренеть как рады. А тут еще и первые компы появляются, чуть позже. Где-то тогда и мы с Ленкой. С первой партией памперсов. Хотя может не с первой, надо уточнить. Но к делу не относится.

Однозначно. Белый цвет и все, что с ним связано — это мейнстрим всей движухи. Светлое время новых возможностей. Отражение: идеально белые прокладки, белозубые американские улыбки, белые офисные воротнички. Символы времени.

Про белые тапки не знаю. Но по смысловой логике все ок. Сейчас меня вырвет. В плане сознания. Вырвет вовнутрь.

Господи! Как же я устал. Как же меня все это…

Сейчас специально посчитал. Девяносто позиций. Осталось чуть-чуть. Одна десятая. Полчаса работы.

Ленка, я тебя люблю. Отправил в вайбере. Отписалась со стикером. Нехилый засос такой. Приятно.

Последний рывок. Не думать не получается. Мозг работает всегда. Даже когда спишь.

Интересно, когда я сплю, получается, мозг работает сам по себе. А я сплю. Что за фигня? Задам Ленке.

После работы сяду писать. Еще не придумал, о чем. Хотя уже есть. Напишу о белом и белом. О белом во все времена.

Белое, в конце концов, это дело вкуса. Это мой бзик. Пройдет.

В нашем магазине не только женское. Есть и мужские тапки. Белые.

Наверное, я такие куплю. Мне сделают скидку. Я работник.

Надену, лягу на кровать и буду ждать Ленку. Когда придет с работы.

Пусть поржет.

Сто.