Осип уставился на голую бабу внутри ножа

Осип уставился на голую бабу внутри ножа, испуганно приоткрыв рот.
Вот это был нумер!
Всем нумерам нумер… Он повернул нож другой стороной, завертел его, желая рассмотреть: а тут, тут тоже такая же бордельная дамочка выцарапана?!..
И тут высветилась нимфа!
На сей раз она стояла передом к опешившему солдату.
Он уставился туда, на то место, куда так рвутся все на свете мужчины, чтобы войти, вонзиться туда, откуда они все вышли.
На причинном месте у бабы никаких волосков не было.
Она была гладко выбрита, и взгляду Осипа предстала обнаженная, гладкая, розовая женская раковина.
Нежная расщелина прочерчивала холм, будто наметенный снегом, ровно надвое.
Рука Осипа сама потянулась к ширинке, он, выругавшись, одернул себя: эдак и спятить недолго, казак!
У него давно не было женщины.
Как пошел он воевать, когда началась все эти дикие заварухи в матушке-России, так и поминай как звали его жен, невест… Он любовался голой девушкой на ножевой отточенной стали.
И все-таки рука постыдно легла между отверделых ног, и солдат сжал свой горячий штык, уже готовый рубить, колоть, вонзаться в живое, податливое, жаждущее.
Штоб никто не приметил рожи моей блудной...
Ибо рядом с этим ножом на пустынном берегу Толы валялось еще кое-что.
И он это кое-что приволок тоже с собою, благо не груз какой.
Это был оторванный от мундира погон.
Уроки чтения
Фолиант
Газетка
Художники-простолюдины, раскосые монголы, сидя прямо на снегу на корточках, по дешевке продавали раззолоченные мандалы и фигурки медных Будд, разложенные на мешках.
Яркий китайский лиловый лук особенно слепил глаза на фоне чисто-белого, с утра выпавшего снега.
У ворот рынка фыркали привязанные и стреноженные лошади, валялись в телегах пустые мешки и крутобедрые бочки, черными бульдожьими мордами презрительно глядели новомодные авто.
Они приехали на Захадыр втроем: Семенов, Катя и Машка.
В лагере кончилось мясо, подошли к концу овощи.
Катя ходила меж рядов, выбирала.
Машка, вздернув нос, шествовала за ней по пятам: подумаешь, цаца!
Русские бабы смеялись: а тебе что, я чай, с ножками кочан нужон, ай сейчас побежит?!..
Семенов сжимал в кармане бумажник.
Они с Катериной так привыкли транжирить, тратить… Унгерн настрого наказал ему: денег много не расходуй, может, понадобится еще оружия подкупить у англичан.
Жена дышала свежестью и истинной молодостью, ее упругие щеки пылали, карие глаза ясно и радостно светились.
Кажется, она уже попривыкла к Машке.
Мужик всегда приручит и оседлает свою бабу, как лошадь.
Ничего, пострадает и смирится.
Все, что ни происходит, - к лучшему.
У быка в стаде много коров.
Женщины, переглянувшись, охорошившись, обрадованно приняли его предложение.
Снег морковкой хрустел под ногами, они шли, на ходу быстро переговариваясь, весело смеясь.
Улыбчивый, подобострастно кланяющийся лакей, благообразного вида старичок в зеленой, расшитой золотом ливрее, принял у них верхнюю одежду.
В Машку стрельнул глазами из-под белых, как полынные кусты, бровей, - будто бы знал ее, припомнил.
Ого, и впрямь русский ресторанчик.
Ты часто здесь бываешь?..
Машка так и вспыхнула под своей дешевой сетчатой вуалькой.
Никто не узнавал в нем здесь, в прокуренном ресторанишке, атамана Азиатской дивизии, наводившего страх на всю Сибирь.
День такой тогда был.
И жизнь была одна.
Пергамент
Буквоед
Папирус
Напоминает, - у него внезапно перехватило горло, - Россию… Москву...
Клубы сизого табачного дыма вились под потолком небольшого зальчика, народ курил здесь безбожно.
На столах стояли массивные малахитовые, нефритовые пепельницы с рельефами, изображающими сплетенные в любви мужские и женские тела.
Раскосый мальчик-официант, с белым полотенцем, перекинутым через запястье, вежливо склонился перед ними.
Сначала пролопотал нечто по-монгольски, потом замяукал по-китайски, потом нежно пропел по-русски: - Сьто зелаете, каспада?
Есь холоси отвалная лыба, уха, есь икла, есь блинсики с иклой, есь ласстегай… - Блинчики тащи!
Знаю, как у вас готовят медовуху!
Из-за стола не встанешь… Официант-китаец унесся на кухню со всех ног.
На маленькую сцену вышла певичка.
Машка так и впилась в нее глазами.
Семенов насмешливо наблюдал за ней.
Пока блюд ожидаем… споешь что-нибудь хорошее… и Катя тебя послушает… Машка вскочила, лягнув стул ногой.
Катя потихоньку наблюдала за публикой.
Сейчас все стразы, все подделка, подумалось ей грустно.
Настоящий только лиловый лук на рынке да баранье мясо.
Семенов намедни заказал ей сделать пельмени… а она все никак не соберется...
Машка шла к сцене между столиков, прорезая выпяченной грудью табачный дым, а Катя осматривалась: да, да, много эмигрантов… Но есть и монгольские лица… Они глядятся среди русских древними камеями, медными воинскими щитами… Ее ухо уловило, среди русского бормотанья, и сбивчивую, торопливую английскую речь.
В таком ресторанишке наверняка, как голавли в тихой речке, водятся шпионы.
Тусклый, приглушенный свет сочился из-за хрустальных висюлек огромной, как остров, люстры, свисавшей блискучей, искристой гроздью прямо над их головами.
Машка уже дошла до сцены.
А я девчонка да шарлатанка!
Семенов азартно хлопал в ладоши.
Машка уже каталась по сцене кубарем и колесом.
Она отплясывала канкан, задирала толстые ноги выше головы, и Катя поразилась молодой гибкости и подвижности ее пожившего, потрепанного располневшего тела.
Как озорно задирала юбку, показывая публике белую ляжку!
Ну, Мулен-Руж… Вот этим, да, этим она его, мужлана, и прельстила… Внезапно Трифон ткнул Катю локтем в бок.
Она поморщилась: что за мужицкие манеры, мне же больно, Триша!
Она заставила себя поверить, что искренне обрадовалась шурину.
Он уже шел между столиков к ним, искоса бросая взгляды на сцену, где под залихватский аккомпанемент оркестра разнузданно, оголтело-рьяно плясала Машка, тряся по-цыгански грудями-дынями.
Иуда подошел к ним.
О лучше бы он ушел, сгинул куда-нибудь скорее.
Зачем он так близко к ней стоит?
А то я угощаю… - Да вон несут уже, не хлопочи, братец, - поморщился Семенов, расстегивая пуговицу на кителе.
Красная икра россыпями саянских рубинов лежала поверх горок свежеиспеченных блинов.
Китаец уже откупоривал мадеру, запахло сладким давленым виноградом, отсырелой пробкой.
Все гибнет, все разваливается, брат.
Ступай, голубчик, я сам даме налью, - отослал он услужливого китайца, уже вертевшего в руках откупоренную бутылку над алмазно сверкающими рюмками.
Налил Кате в рюмку темно-вишневой мадеры.
Глянь, как пляшет, оторва!
Залюбуешься… - И ей нальем.
Ну что ж, дорогие родные, ваше драгоценное здоровье!
Они сдвинули рюмки, раздался хрустальный звон.
И отчего он показался Кате погребальным?
Будто бы все они сидели на дне черного гроба… на дне могилы, где пьют и курят и едят и любят и умирают… и думают, что будут жить вечно, вечно… Она тряхнула головой, отогнав мрачные думы.
Трифон ложкой положил на блин икры, свернул блин трубочкой, смачно зажевал.
Иуда подцепил на закуску кусок мяса с принесенного китайцем большого мельхиорового блюда с вареным мясом.
Разговаривая с братом и Катей, он незаметно, украдкой шнырял глазами по залу.
Кажется, он увидел того, кого искал.
Высокий, длинный человек в черном светском смокинге, в пенсне в позолоченной оправе, седой, с залысинами, с гладким, будто отполированным, непроницаемым лицом, сидел за столиком поблизости, один, потягивал белое вино из высокого бокала.
Человек в смокинге тоже заметил Иуду.
Они оба молча переглянулись.
Чтобы не возбуждать подозрения, Иуда снова быстро повернулся к Кате.
Семенов налегал на блины, уже разливал по второй.
Как делишки в этой несносной Урге?..
Проклятущий городок, я вам скажу, мужики… Ни выпить прилично, ни закусить… Это разве икра?
Это ж не икра, а красное говно!
Машка так и вскинулась: - Еще поговори так со мной!
Я тебе такую каторгу покажу… - Не трогай ее, Иуда, - остановил его Семенов, вытирая рот салфеткой.
Каточек, не остыли блины?..
Попросить: передайте мне нож, передайте перечницу.
Как он глядит на нее!
Не поддаться этому взгляду.
О чем Иуда говорил с ней?
Она только слушала его голос.
Она слышала - он недвусмысленно дает ей понять: я не прочь с тобой развлечься, хорошенькая курочка.
Или это ей только казалось, и он не настолько пошл, как она о нем думает?
От этого светского, пристойного, разрешенного этикетом ухаживания пахло огнем, горелым.
Катя, не слишком твердо ступая после двух выпитых рюмок мадеры, прошла в дамскую комнату.
Прозаик
Капуста
Фантаст
Там тоже было невыносимо накурено.
Дама в серебряных кольцах насмешливо покосилась на нее.
Выйдя в ресторанный коридор, узенький и тесный, при входе в зал, она столкнулась с холеным высоким седым господином в пенсне, с залысинами, в церемонном галстуке-бабочке.
Глаз господина не было видно за блестевшими стеклами пенсне.
Александр Иванович, ежели по батюшке.
Не присядете хоть на несколько минуточек за мой столик?..
Я здесь один, - он извиняюще развел руки, - а я услышал русскую речь, да и задрожал, представьте, как пес на охоте...
Он действительно хотел поделиться своим эмигрантским горем.
Как она восприняла это известие, что Спасск сдан?
Она подсела за столик Александра Ивановича, сделав ручкой мужу: не волнуйся, я сейчас приду.
Разумовский говорил, говорил без умолку, налил ей вина.
Она выпила и поняла, что собеседник умен.
Семенов через столы и мельтешенье китайских официантов мрачно глядел на нее.
Она чувствовала на себе его неотступный взгляд.
А может, это не муж глядел на нее.
Может, это Иуда глядел.
Нечто очень романическое… и печальное, м-да-с, печальное… Порывшись в кармане, смущенно покашляв, Разумовский вынул на свет Божий фотографию.
Четкая печать отсвечивала коричневой копотью.
Катя наклонилась над столом, над чуть дрожащей ладонью Разумовского.
Тонко, будто резцом по дереву, выточенное узкоглазое лицо.
Для восточной женщины, бурятки или монголки, девушка была чересчур, волшебно прекрасна.
Такими тонкой кистью художники Востока издавна рисовали дакини… апсар...
На высокой тонкой шее девушки Катя рассмотрела православный крестик.
А это, милочка моя, жена его… Китайская принцесса.
Острый взгляд из-под блесткого пенсне господина с залысинами пригвоздил ее к стулу.
Врать складно она не умела.
Я супруга атамана Семенова.
Она уже жила одна, в собственном доме в Урге, недалеко от дворца Богдо-гэгэна.
Унгерн дал ей развод.
Так красива… - О да, Елена Павловна была красива, как нефритовая статуэтка Белой Тары в алтаре в Да-хурэ.
Табачный дым обволок ее тонкими усиками лимонника.
Разумовский поджал губы в улыбке.
А вы, поскольку вы живете в лагере, разве не знаете?
Разговоры… слухи… сведения просачиваются в дырки, в щели… - Я никогда не верю слухам.
Она шла от стола Разумовского к их столу и думала сердито и испуганно: дура, дура, ну зачем она разболталась так с этим лощеным господином, ну да, он русский, он обходительный, он благородный аристократ, он ее так незаметно разговорил, он вытянул из нее все, что хотел вытянуть...
А что он, впрочем, из нее вытянул?
Разве не он сам показал ей фотографию этой несчастной убитой китайской принцессы?
А зачем он ей показал фотографию?
Чтобы она поахала, поохала, поплакала вместе с ним над погибшей хорошенькой девушкой?..
Вы живете в лагере Унгерна...
Боже мой, да ведь она не хочет подходить к столику, не хочет видеть разбитную, раскрасневшуюся от водки и мадеры Машку, не хочет видеть угрюмого Семенова, не хочет видеть...
Не хочет видеть его смуглого красавца-брата.
Он раздевает ее глазами.
Он еще та бестия.
Она уселась за стол, протянула руку к уже остывшему блину с красной икрой, и ее пальцы наткнулись на холод хрусталя.
Иуда поднимал перед ней рюмку с мадерой.
Зачем ты зовешь меня по отчеству.
Когда ты назовешь меня просто Катя...
Я сразу умру, слышишь?!
Он, не отрываясь, глядел, как Катя пьет свою рюмку до дна.
Машка, вопреки ожиданиям Семенова, не напилась пьяной до безобразия.
Китайская принцесса… Жена Унгерна… Убита… Страшное, все вдрызг, в осколки разбитое, изломанное время.
Вдруг, подумалось ей, и ее так же убьют, и Трифон будет, плача и наливаясь водкой по уши, показывать ее фотографию так же, кому-нибудь, случайному собеседнику, собутыльнику в ресторане, попутчику в поезде… Когда они одевались, Семенов сунул сто китайских долларов гардеробщику, подумал и добавил русскую огромную, как простыню, купюру с невероятным количеством нулей.
Гардеробщик, русский мужик с раздвоенной бородой, закланялся, закрестился, бормотливо заблагодарил доброго барина.
Иуда держал в руках распяленную шубку Кати.
Они вышли на заснеженную улицу.
Колючий снег бил в лицо.
Катя, кутаясь в ангорский платок, поддетый под куничьей шапкой по-сибирски, сказала Семенову: - Я пойду к авто скорее, ладно?
До свиданья, Иуда Михайлыч.
Она просто не хотела находиться рядом с Иудой, не хотела больше выдерживать обжигающий ее взгляд его сливовых длинных глаз.
Господи, какой же нынче блестит снег!
Ярко-голубой, как звездчатый сапфир… Сапфир царя Соломона… Что там у царя Соломона было начертано внутри священного кольца?..
Она присела, зачерпнула из сугроба рукой в перчатке искрящийся чистый снег.
Укусила зубами, вобрала губами.
Она ела снег, как в детстве, когда после катанья на санках или беготни, игры в снежки, страстно хотелось пить.
Газовые фонари призрачным, мертвенно-лиловым светом горели над ней в темно-синем ясном небе.
Она прижала снежный комок к горящей щеке, охлаждая ее, и внезапно из тьмы раздался чуть гнусавый, резкий голос: - Эмегельчин ээрен… эмегельчин ээрен… Из тьмы выступил раскосый человек в островерхой меховой шапочке.
На его плече сидел, вцепившись когтями в его короткий тырлык, сине-красный попугай.
Попугай, по всей видимости, ничуть не боялся мороза.
Загадка
О чтении
У него был такой же хриплый голос, как и у попугая.
И вы успокойтесь… Катерина Антоновна.
До чего морозно сегодня.
Нет, молоко в багажнике не растает.
Ага, этот Мономах из баронова войска.
Ну что ж, тем лучше.
Она щурилась, всматривалась, не различала...
Ташур, с говорящим попугаем на плече, отступил во тьму.
Из темноты послышалось лошадиное ржанье.
Да это ж наш солдат на коне, подумала она весело.
Уловила лишь запах горючего, нефтяной запах машинного масла от кургузого, заляпанного дорожной грязью авто.
Она так и не сказала Трифону о том случайном разговоре с господином в пенсне в русском ресторане.
Разве это так важно?
Сейчас вся Урга ему косточки перемывает.