Вдаль чёрным бисером рассыпанная ночь…

Ссылка на оригинальное изображение

Глава 25

Единственное, что дают деньги, ― свободу не думать о деньгах.

Джонни Карсон

― Представьте, Сан Саныч, ― пережёвывая бутерброд с настоящим эдамским сыром, урчал вполне довольный своей разом изменившейся жизнью Лёнчик, ― а ведь Варвара Юрьевна была лично знакома с Булгаковым. Она познакомилась с ним благодаря мужу, который курировал в те времена советских писателей. Михаил Афанасьевич часто заходил к ним домой, правда «Мастер и Маргарита» ещё не был написан, но Булгаков уже тогда был известным писателем… 

Лёнчик любил такие вот душевные посиделки с новым другом ― достойным собеседником и уникальным слушателем, потому что можно было не только пофилософствовать в меру или порассуждать с ним «за жизнь», попеняв на правительство и партии, в хаосе которых теперь сам чёрт сломал бы ногу ― поди разберись, которая там из них за народ радеет крепче остальных! Главное ― можно было вдоволь предаваться воспоминаниям о прежней ― лучшей ― жизни. 

― Впрочем, ― погрузившись с головой в реку памяти, продолжал Лёнчик, ― кто только не заходил в дом Лучевских! Вся творческая элита регулярно наносила визиты Варваре Юрьевне даже после смерти её мужа. Жаль, так жаль… ― и крупная слеза появилась у края правого глаза поэта ― он всё ещё с трудом переживал утрату дорогого ему человека.

― И какие же светила бывали в этом знаменитом доме? ― Борин правильным вопросом уверенно направил в нужное русло эмоциональное состояние своего слезливого собеседника.

― Да все, ― всхлипнув, снова воодушевился Лёнчик, ― легче перечислить, кого там не было! ― и поэт снова умолк, вспоминая тех, кто приходил к этой удивительной женщине, и он при этом был не только очевидцем таких посещений, но и участником этих незабываемых встреч. 

― Да, самое-то важное, ― «вынырнул» из воспоминаний Лёнчик, ― мы ж с Кириллом приступаем к работе над главным произведением Мастера! Вам не кажется, Сан Саныч, что в этом есть нечто мистическое? Звёзды сошлись и круг замкнулся.

― Батюшки, куда вас понесло, дорогой мой, ― засмеялся Борин. ― Я не эзотерик, я ― историк, и скажу вам со всей ответственностью, что бывали совпадения и похлеще.

― Нет-нет, дорогой друг, это рок, фатум, судьба, ― называйте, как хотите, но это так! ― Глаза Лёнчика уже просохли и искрились светлой радостью…

В это же самое время Кирилл Онисимович пребывал в настолько неопределённом состоянии, что его бледное, измученное глубокими раздумьями лицо вызывало нешуточное беспокойство у Амалии Викторовны, которой, к слову, волноваться сейчас запрещали сами врачи ― ближе к зиме счастливейшая на Земле из женщин готовилась стать матерью. Амалия мужественно боролась с токсикозом и навязчивым желанием всё время спать, а своё почти зелёного цвета лицо она маскировала под пудрой и румянами. Она втайне заедала селёдку кусочком рафинада и ей до жути хотелось заморских мангустинов или, на худой конец, волосатых рамбутанов, а в магазине, выбирая себе пирожное, искала какое-нибудь из них непременно со вкусом гуталина. На работе она теперь часто спускалась в подвальные помещения с целью аудита отопительной системы и подолгу наслаждалась запахами сырости и плесени… Амалии было не сложно не привлекать внимания мужа к своему состоянию и она была горда собой, что ей удаётся не нарушать гармонию жизни гения.

А бледность знаменитости мира музыки Кирилла Онисимовича объяснялась отнюдь не физического рода страданиями: он никак не мог поверить в то, что дирекция театра на его предложение, чтобы либретто к мюзиклу писал верный друг и соавтор Леонид Кузнецов, ответила категорическим отказом. Ему объяснили, что деньги на постановку выделил зарубежный спонсор, единственным условием которого был выбор произведения: мюзикл ставится по роману российского классика Булгакова «Мастер и Маргарита». А вот привлечение к проекту популярного у современной молодёжи ди-джея Дафани ― это обязательное условие дирекции самого театра.

― Вы сами-то слышали, что пишет этот ваш, как его, джедай Фантик? ― вскипятился Кирилл в кабинете директора театра.

― Ди-джей Дафаня, ― спокойно поправил композитора приглашённый специально на эту постановку молодой и продвинутый режиссёр Курчавичус.

― Да какая разница! ― почти кричал прославленный композитор. ― Вот, послушайте его вирши: «Мы с тобой как два угря, электричеством горя, уплываем за моря, и, минуя якоря кораблей, погибших зря…»…― Я вас спрашиваю, что это такое? Вы хотите, чтобы я писал музыку на подобную чушь?

― Да поймите, драгоценный наш Кирилл Онисимович, ― кисло улыбнулся директор театра, ― Дафаня ― кумир молодёжи, его имя ― это касса. Мы должны отбить как минимум в два раза больше, чем вложено в постановку. Понимаете? Вы даже не представляете себе, скольких трудов стоило уговорить ди-джея принять наше предложение. Это был такой сложный процесс…

― То есть ― перебил стенания директора Кирилл Онисимович, ― вы хотите сказать, что этого мальчишку ещё и уговаривать пришлось? И то, что этот неуч исковеркает лучший роман великого писателя, вас не интересует, а волнуют только деньги. Так?

― Ну, что вы, право, как маленький, ― поморщился директор. ― Такие условия игры. Не я их придумал. При Советской власти вообще никто не знал вашего Булгакова, да и много кого ещё не знали! Так что радоваться нам сегодняшнему дню или печалиться ― решайте сами.

Сколько ни бился Кирилл Онисимович с администрацией театра, никакого положительного результата получить так и не удалось. Музыкант чувствовал себя в патовой ситуации и совершенно не понимал, как из неё выбираться. Что он скажет Лёнчику, как объяснит создавшееся положение? Долго держать втайне свершившийся факт отказа не получится, рано или поздно обман всё равно раскроется, и как тогда Кирилл будет смотреть в глаза своему другу? Можно, конечно, отказаться от работы с Дафаней, тем более что он ещё никаких контрактов с театром не подписывал, найти другой зал и взять на себя финансирование постановки. Если имеющихся денег будет недостаточно, можно воспользоваться семейными драгоценностями семьи Лучевских, которые хватило ума забрать при разводе с Вероникой и поместить в сейф директора филармонии, не доверяя новоявленным банкам, которые по всей шальной стране вырастали и лопались, как мыльные пузыри, весёлыми валютными брызгами в карманах их президентов. Однако, относительно родового богатства Кирилл Онисимович испытывал некоторые колебания: чувствуя свою вину перед Моной, он хотел завещать всё это великолепие без остатка своей дочери. Можно было, конечно, продать несколько раритетных книг из коллекции Лучевских ― один только прижизненный сборник Лермонтова чего стоил! Правда, Варвара Юрьевна незадолго до своей смерти просила сына не разбазаривать куда попало ценную домашнюю библиотеку. Но бывают же в жизни непредвиденные обстоятельства, когда нужно чем-то жертвовать ради близкого человека! Кирилл Онисимович подумал, что Варвара Юрьевна одобрила бы его поступок.

Амалия Викторовна, видя печальные размышления своего мужа, металась вокруг него, как курочка-хохлатка вокруг единственного цыплёнка и, наконец, ей всё-таки удалось выведать причину неземной грусти.

― Так как ты, говоришь, его зовут? ― уточнила она фамилию ди-джея.

― Какой-то Дафаня...

― Знаешь что, ложись-ка ты спать. А через пару дней всё образуется. Я тебе обещаю, ― почти как в русской сказке пообещала Лескор-Лучевская, и в её влюблённых глазах заплясали лукавые огоньки.

Кирилл посмотрел на свою жену, как на глупого ребёнка, и, ни слова не говоря, отправился спать. Впрочем, ничего другого в данный момент ему не оставалось.

Дня через три Кирилла Онисимовича, задумчиво перебиравшего с утра-пораньше клавиши рояля, вывел из отрешённого состояния звонок телефона: дирекция театра слёзно просила взяться за работу над мюзиклом, не мешкая, и обязательно вместе с поэтом Кузнецовым. Положив трубку, Лучевский подошёл к Амалии, которая почему-то до сих пор никак не могла встать с постели. Он с восхищением смотрел на супругу, которая радовалась ему в ответ вымученной улыбкой.

― Это ты? Но как? Как тебе это удалось? ― светились счастьем глаза маэстро. 

― Кирюша, дорогой. Тебе не надо забивать этим голову. Просто работай спокойно, всё остальное ― моя забота. Я так люблю тебя! ― и она с нежностью взяла мужа за руку.

― Скажи хотя бы, куда делся этот горе-поэт? ― спросил Кирилл Онисимович, которому судьба Дафани в эту минуту, говоря его же, рэперским, сленгом, точно была «до фени».

― А, ― небрежно махнула рукой жена композитора, ― на гастролях. Россия большая, и ездить по ней можно долго…