Единственная ночь.

После того, как умерла моя мама, отец сразу же привел в дом молодую мачеху. Жить рядом с ней, что в крапиву по нужде садиться: суп начнет варить, обязательно или уплавит, или пересолит, корову пойдет доить, так от ее голоса животина чуть с цепи не сорвется. И все то у нее тычком, да молчком. С тятей она ласковая да покладистая, а меня только и знает, что работой понуждать. Два года я так мытарилась, отощала совсем, хорошо, что забрала к себе в Ленинград тетя Нюра, мамина двоюродница. Город понравился сразу же, пристроили меня к состоятельным людям в домработницы. Как только 16 лет стукнуло, пошла на завод учеником фрезеровщика. Боялась, что со станком не справлюсь, норму не выдам. Работа, конечно, непривычная, да не труднее, чем полотно ткать. Мне понравилось быть стахановкой: зарплата хорошая и на собраниях хвалят. В 1939 году всех наших незамужних заводских девчат обязали учиться в школе ДОСААФ, так я получила профессию радистки.
Когда началась Великая Отечественная война, мне едва исполнилось 20 лет, повестку мне вручили 26 июня 1941 года. Комсомольцы на призывном пункте храбрились, делали вид, что не боятся идти на фронт, а семейные слез не скрывали. У здания военкомата стоял вой. И гармошки-то надрывались не от избытка веселья, скорее от отчаяния, людей заставляли играть и петь частушки, чтобы заглушить душераздирающие вопли.
Насколько страшно и тяжело на войне особенно женщинам, я рассказывать не буду, об этом много книг написано и фильмов снято. Раньше я все фильмы подряд смотрела. Где-то похоже на правду показано, а где-то и близко нет. Много приукрашено да замазано, особенно когда кино про отношения между офицерами и младшими по званию служащими женщинами. В фильмах офицеры - этакие доблестные рыцари, готовые грудью защитить бойца-девушку. И если покажут какого-нибудь прощелыгу и подлеца, так он один-единственный на весь полк, и его непременно накажут по всей строгости военного времени. А в жизни, как в осеннем лесу, все трагичнее: белых грибов мало попадается, все больше поганки.
На фронте меня призвали в качестве радистки, весь срок службы прошел в подразделениях обеспечивающих связь.
Чего мы боялись больше всего? Боялись рабства и смерти. Особенно в первые дни, когда враг вероломно напал. Мирные граждане в тылу тогда с трепетом следили за тем, как линия фронта приближается к Москве, какие тяжелые бои идут за каждый город, ждали с надеждой писем от родных и боялись получить похоронку. Мы варились в фронтовом котле, и нас не терзали страхи неизвестности. Будет что будет! День прожили и ладно. Мы не столько боялись наступления немцев и бомбежки, от них нас солдаты на передовой защищали... Больше всего мы, девчонки боялись, что к нам в минуты затишья зайдет какой-нибудь офицер, и чем выше звание — тем страшнее. Очень быстро многие из нас узнали, каким это кошмаром может обернуться. В нашем подразделении служили в основном целомудренные девчонки, родом из деревни, воспитанные родителями в строгости и недопустимости интимных отношений с мужчинами до законного брака. Кадровые военные в нас людей не видели. Мы для них просто подчиненные, не имеющие права ослушаться, солдаты в юбке, обязанные беспрекословно выполнить любой приказ. С нами особо не церемонились и относились к нам хуже, чем к рабыням. Считали себя высшей кастой, которой все без исключения можно, мол, война все спишет. Придет такой офицер и даст какое-нибудь дурацкое задание гимнастерку постирать или подшить подворотничок, поварихам, например, подать обед в блиндаж. И все, ты попалась ему в лапы. А откажешься, определят на губу на трое суток, тогда не один проверяющий к тебе зайдет, будешь потом, как худой кавалерист, неделю враскарячку ходить.
В кино часто показывают, будто женщины на фронте очень влюблялись в офицеров-красавцев, прямо на них вешались и между собой из-за мужчин ссорились. Вот уж неправда! Мы, девчонки, придумывали разные хитрости и уловки, чтобы на глаза чужим начальникам не попадаться, очень в этом все дружные были. Боялись мы мужиков, не хотелось нам неприятностей разных и грязи. Лично мне везло, я и от роду-то не красавица, как мелкий воробей, серенькая. А чтоб еще страшней казаться, специально грызла себе губы в кровь и расцарапывала лицо, поэтому мной брезговали.
Простые солдаты, пригнанные на фронт, как и мы, поневоле, понимали нас и жалели, и даже защищали от начальства, хотя это порой заканчивалось штрафбатом. С молодыми ребятами мне нравилось поболтать, посмеяться в свободную минуту. Они ко мне никогда не приставали. Но война есть война, и в ее потоке так часто меняются лица, постоянные переезды, смена дислокации, переводы из одного места в другое. Не успеешь к человеку привыкнуть, узнаешь, что он или куда-то переведен, или ранен, или, хуже всего, убит. И такое одиночество и тоска привязывается, что спасу нет, как домой хочется.
За три года фронтовой жизни я дослужилась до звания старший сержант и научилась противостоять домогательствам офицеров, на одного даже рапорт написала. На него и другие девушки жаловались, и насильника разжаловали. Но и мне аукнулось.
Это было перед решающим наступлением летом 1944 года. В ходе общевойсковой операции в кровопролитный бой первыми планировали бросить штрафников. Поступил приказ взять любой ценой сильно укрепленную высоту. Для того чтобы выполнить задание, требовалась особая отвага. Надежды выжить почти никакой: спереди враг, сзади свои пулеметы отступить не дадут. Штрафники поставили условие: мы высоту возьмем, если вы нам дадите последнюю ночь перед атакой провести с женщинами. Командование пошло навстречу и пообещало всех выживших реабилитировать.
Нас, девочек, никто не спрашивал. Мы плакали от страха. Мужчин оказалось гораздо больше, чем нас, девчонок, так что некоторым перепало сладкого до слез. Мне повезло, меня выбрал очень красивый молодой парень по имени Рамиль, татарин по национальности. Ко мне еще двое домогались, но он никому меня не уступил. Он стал моим первым мужчиной. Как удивился он моей непорочности и благодарил Аллаха за то, то ему досталась именно я, молился, чтобы род его продолжился. Весь он был ладненький, и сейчас глаза закрою, так вижу лицо его, голос его слышу и рукой спину его чувствую... Рамиль дал свой адрес и попросил на прощание: «Если погибну, то напиши моей маме, я хочу, чтобы она узнала о тебе».
Еще не рассеялся туман, сыграли подъем. В абсолютной тишине штрафники пошли в атаку. Противник оказался застигнут врасплох. Ребята почти голыми руками взяли высоту, но полегли все. Я молилась, чтобы Рамиль остался жив, но чуда не свершилось... Когда взялась за дело похоронная команда, я нашла его с тремя пулевыми ранами в десяти шагах от дота.
Одна ночь перед наступлением изменила мою жизнь навсегда. В ту ночь я забеременела, вскоре меня комиссовали. Вернулась в родительский деревенский дом под один кров с ненавистной мачехой и в назначенный срок родила дочку Танюшку, такую же красивую и черноглазую, как ее отец. Я написала родителям Рамиля о том, как геройски погиб их сын и что у него родилась дочь. Сестра Рамиля в письме звала нас с Танюшкой приехать к ним на жительство или хотя бы в гости. Я не насмелилась бросить дом и больного лежачего отца и ехать в Казань. Мачеха и досужие кумушки за глаза злословили о том, что я - фронтовая шлюха. Перепадало и дочке моей. В ответ на поганые речи я говорила одно:

• Не вам судить! Вы ничего не знаете о войне. Вы там не были. А я была, осталась жива, встретила своего единственного и благодарю Бога, что у меня есть его дочка.