От зари времён, к северу от рая. "Праздник Великого Осмеяния"

Начало

И вот настал тот день – день праздника Великого Осмеяния. Воины, уставшие от изнурительного соперничества в течение всего светлого времени, возвращались в деревню. Их смуглые полуголые тела блестели от пота, будто облитые гречишным мёдом заката. Женщины и девушки с улыбками поджидали своих мужей, братьев и сыновей с чашами, полными смеяги – дурманящей настойки на перебродивших лесных ягодах и хмеле. Бородатые юноши и зрелые мужи с гладковыбритыми лицами в предвкушении сытной трапезы нетерпеливо рассаживались на длинные деревянные скамьи за  огромным столом, вытесанным прямо из гранитной скалы. 

Стол буквально ломился от яств: здесь были туши кабанчиков, зажаренных на вертеле и разложенных на деревянных подносах, тонкие ломтики копчёной и вяленой оленины, там и сям горками наваленные на глиняные тарелки, жареные перепела и рябчики, томленая в яме рыба. Большие кувшины были полны смеяги. На десерт подавались лепешки из муки, политые черничным соком. Муку Лесное племя выменивало у торговцев с далекого благодатного юга на выделанные звериные шкуры.

К наступлению темноты пиршество было в самом разгаре. Над деревней стоял радостный галдёж людей, которые с толком провели свой день. Вождь восседал во главе каменного стола на троне, также высеченном из гранита. Две высокие и стройные девушки обрабатывали целебным зельем с подорожником и пчелиным ядом его глубокую рану на предплечье, полученную днём на охоте. Одна из них наложила повязку со смолой и мёдом дикой пчелы, перевязав предплечье Вождя свежеснятой кожей громадного тура, убитого сегодня на охоте.

Этого лесного быка они выслеживали давно. Тур был матёрый и очень осторожный. Племя действовало, разделившись на группы. Пока одна из них, громко крича и со всей мочи колотя по щитам копьями, заходила в лес со стороны каменной гряды, тянувшейся вдоль реки, другая ждала в засаде у пересохшего русла ручья. Именно туда и выскочил косматый исполин, ошеломлённый и разгневанный одновременно. Дротики, мгновенно впившиеся в его бок, только прибавили быку ярости. Храпя и раздувая лиловые ноздри, тур бросился вперёд. Град копий и дротиков, казалось, не способен остановить лесное чудище. Воины выскакивали из зарослей на всем протяжении загонной линии, которой служило теперь русло пересохшего ручья – линии смерти. В конце этой гибельной тропы, обрамленной густыми зарослями, привалившись к стволу большого дерева с копьём, занесенным наготове в поднятой руке, стоял Вождь.

Внезапно тур остановился, как вкопанный, подняв передними копытами облако пыли. Звериное чутье никогда прежде его не подводило. Но сейчас было уже слишком поздно: короткое копьё с отполированным можжевеловым древком впилось быку чуть ниже левой лопатки. Тур взревел от невыносимой боли – последней в его опасной лесной жизни, и мгновением позже рухнул, подогнув под себя передние ноги и задрав круп. Вся его морда была в пыли, а левый глаз, словно с укоризной обращённый к серому небу, уже подёрнулся поволокой небытия. Воины криками ликования приветствовали общий успех. Череп огромного тура отныне украсит ворота частокола вокруг поселения как постоянное напоминание о непреходящей славе охотников племени! 

Вождь склонился над поверженным властелином дебрей и  приготовил короткий костяной нож для снятия шкуры, сужающийся к концу лезвия, с рукояткой из туго намотанных на зазубренное основание клинка полосок из сыромятной кожи. В этот момент один из молодых воинов, дурачась на виду у соплеменников и намереваясь вызвать их хохот, схватился рукой за сизый хвост животного, безжизненно повисший под его неестественно задранным массивным крупом, и с силой крутанул его, как если бы это был хвостик беспомощного поросёнка.

Такого удара обломанным на конце рогом хватило бы, чтобы сбить с ног взрослого бурого медведя. Ухмылка ещё не успела соскользнуть с побелевшего лица мёртвого юноши, когда его друзья пытались зажать страшную зияющую рану на шее, откуда тугим фонтаном хлестала кровь, цветом не отличающаяся от той, что тонкой струёй сочилась сейчас из бычьего бока. Гордый тур вложил в предсмертный бросок на обидчика всю волю и остаток жизненных сил, некогда щедро дарованных ему поколениями великолепных предков, в брачных боях доказавших свою неоспоримую  царственную состоятельность. Никогда и ни для кого они не служили посмешищем. Круп быка, выкляченный кверху в роковой миг, теперь безвольно завалился набок.

С добрый десяток копий, направленных в шею тура и придавивших её к земле, прекратили, наконец, мучения животного. По всей туше пробежала предсмертная судорога, и жертва окончательно испустила дух. Вождь сидел на земле, зажимая рукой рану на предплечье, нанесённую ему быком по касательной в момент броска. Охотники, потрясённые случившимся, в молчании опустились на одно колено рядом с убитым. С туши сняли шкуру, огромную голову быка отделили от туловища, которое в свою очередь было разделано на части и на волокушах перенесено в деревню.

Праздник Великого Осмеяния, тем не менее, никто не отменял. Родственники погибшего юноши унесли тело, чтобы тихо оплакать его в родном скрепе и приготовить к погребению. Продолжительная скорбь в их суровой реальности была бы непозволительной роскошью. 

За каменным столом в это время наиболее ретивые острословы уже упражнялись в незатейливых шутках, поочередно забираясь на острый валун. Они высмеивали причины своих страхов, скрытых в самых тёмных глубинах их душ: людей Болотного племени, малочисленного, но коварного; диких зверей из чащи, подстерегающих женщин Лесного племени во время их вылазок за грибами и лесными ягодами; самого Рыжего Мауши, крадущуюся поступь которого уморительно изображал один старик-калека. 

Он ещё в ранней молодости лишился в схватке с полосатым убийцей обеих кистей рук, пробудившись однажды на охотничьем привале от жуткой боли, и не пожелав стать обедом для свирепой лесной кошки. Раскаты хохота, будто гром, время от времени оглашали окружающий лес. И только боги – Гремень, Ливень и Сполох – никогда не становились у людей Лесного племени целью их едких и часто не вполне приличных насмехательств. Гремень был богом земной твердыни и распоряжался по своей прихоти всем, что находилось на её поверхности. Нередко он напоминал людям о своем присутствии грозным подземным гулом.

Ливень дарил живительную влагу всему живому, будучи властелином водной стихии. Сполох олицетворял собой Огонь. В его ведение входила и Луна – ведь что ещё, кроме её небесного пламени, могло ночью освещать землю? Помимо этого, бытовало поверье, что именно туда, в очищающий небесный огонь на исходе первой ночи после смерти отправляются души тех, чьи останки навсегда остаются истлевать, обёрнутые в звериные шкуры, высоко на ветвях деревьев в Ущелье Покоя...

Охотники при свете факелов запивали медовухой мясо тура, немного жёсткое и с каким-то горьким привкусом. Впрочем, многим из них и так было горько от потери совсем ещё юного и неопытного друга. Девушки развлекались, украдкой обсуждая заслуги, достоинства и доблесть того или иного молодого воина, сидевшего в дружеском кругу, и изредка заливались звонким смехом.

Луна взошла уже высоко, когда мужчины и женщины начали потихоньку разбредаться по своим скрепам и земляным жилищам под навесами из жердей, покрытых волчьими шкурами, где давно уже спали их дети. Молодёжь ещё продолжала пировать, бросаясь друг в друга костями и даже головёшками из большого костра, разбрызгивающими во тьме снопы искр, и весело хохотала на весь лес. Пьяные, и те норовили посостязаться в ловкости, стараясь увернуться от летящих им прямо в лицо пылающих головней. И ничто не предвещало беды, уже стоявшей у порога. 

Вождь возлежал в своём просторном сосновом скрепе на ложе из шкуры огромного медведя, когда-то убитого им на охоте.  Смеяга сделала своё дело, по усталому телу растекалась истома. Он улыбнулся озорной мысли, увидев стройную девушку в платье с длинной бахромой по подолу и на рукавах, вошедшую с подносом, полным свежих лесных ягод. 

Её длинные рыжие волосы были уложены в хвост и заколоты гребнем из панциря диковинной морской черепахи, который отец, один из лучших охотников племени, подарил ей, вернувшись из далёких странствий на юге.– Подойди ко мне, – тихо произнёс Вождь и поманил девушку пальцем. Девушка смущённо повиновалась. Для любой представительницы её рода одно лишь проявление внимания Вождя было настоящим подарком. Она присела с краю ложа.
– Как зовут тебя, красавица? – спросил юноша.
– Травяница, – тихо ответила девушка, не смея смотреть ему в глаза.
– Скромница, – с пьяной ухмылкой отозвался Вождь и властно взял её гладкую и тёплую ладонь своею – огромной, шершавой и прохладной. – Я  давно приметил, что ты помогаешь моим воинам залечивать раны и ушибы. Даже с горячкой как-то быстро справляешься. И сегодня, после того, как ты перевязала мою рану, я сразу почувствовал облегчение. Недаром всё жилище твоего родителя сплошь увешано травами, грибами да кореньями. Молва идёт, что бабка-ведунья тебя с детства к врачеванию пристрастила. Многим нашим она жизнь спасла. Вот только жрецы её не жаловали: всё делала она им наперекор. Им, но не трём нашим богам!.. А я думаю так: раз она людей от хворей и недугов излечивала, значит, и богам это было угодно.

Травяница чуть заметно улыбнулась:
– Бабка моя была очень доброй, знала в лесу каждую травинку и помогала всем, кто нуждался в помощи и врачевании. Я с детства старалась всему у неё научиться. Только вряд ли успела постичь и малой доли того, чему научилась она сама на долгом веку... Вождь приподнялся на локте здоровой руки и проговорил слегка заплетающимся языком: 
– Расскажи мне, как она ушла?..
Травяница помрачнела:
– Рыжий Мауши, этот трусливый кликуша, всегда нападающий сзади на беззащитных стариков и детей, выкрал её из шалаша за частоколом, где старушка сушила травы. Мой отец не сразу хватился потери. Ранним утром следующего дня он отправился на охоту и увидел кровавые следы, которые тянулись от шалаша в сторону леса.

Отец сразу всё понял и позвал помощь. Разбудили людей, и большой отряд почти сразу же вышел на поиски тела. Но проклятый трус не оставил им ничего. Моя добрая бабушка так и не была достойно погребена на деревьях в Ущелье Покоя...Девушка быстро смахнула слезу, словно крылом, бахромчатым рукавом. 

Она хотела ещё что-то добавить, но в это мгновение пол и стены скрепа заходили ходуном. Тут же раздался оглушительный грохот, брёвна затрещали и начали расходиться в разные стороны. Вождь вскочил, схватил за руку девушку и бросился вместе с ней в угол скрепа, который образовывал скальный выступ, и где была когда-то предусмотрительно сделана ниша.После повторного земного толчка скреп с протяжным треском полностью сложился, превратившись в подобие жертвенного костровища. Поднявшаяся пыль забивала глаза и рот, не давая вздохнуть. Вслед за этим на пару, забившуюся в скальную нишу, так же внезапно обрушилась тишина. Когда пыль улеглась, Вождь, до сих пор сжимавший Травяницу в могучих объятиях, мягко отстранил девушку и выглянул из их укрытия. Прямо на него сквозь пролом в крыше смотрела полная Луна.

Вождь, из головы которого ещё не выветрилась смеяга, неожиданно расхохотался:– Эй, Бельмастая, не твои ли это шуточки в День Осмеяния? Или кто-то из моих охотников нелестно высказался о нашем огненном покровителе? Вождь начал разбирать завалы брёвен, продолжая кричать, обращаясь к тусклому светилу, чей лик то и дело проглядывал в разрывах тёмных облаков:
– Эй, Великий Сполох, да неужели это всё, на что способен твой дружок Гремень? А то бы взял да снизошёл до нас, следопытов, показать свою силу. Молчишь?.. А, может, и нет тебя вовсе? Или ты такой же трус, как тот облезлый рыжий кот, пожиратель дряхлых стариков, что вечно прячется в пещерах под грядой?.. 
– О, Великий Ливень! – продолжал глумиться Вождь, отбрасывая прочь деревянное стропило. – Охлади же мой пыл, и докажи, что хоть ты что-то можешь! Я давно уже так не веселился, потому что мне скучно – ведь все мои враги просто ни на что, – слышите вы, там?.. – ни-на-что-не-годны!.

Вождь долго ещё богохульствовал, распаляясь всё больше с каждой новой ехидной тирадой, которую подбрасывало ему опьянённое сознание.Травяница с ужасом слушала все эти несусветные разглагольствования, боясь даже представить себе их возможные последствия для Лесного рода.

И они не заставили себя долго ждать. 

Если бы только девушка могла знать тогда, что все разрушения и смерти, случившиеся в деревне Великих Ловцов этой ночью и вызвавшие бешеный гнев Вождя, – лишь предисловие к грустной повести об их Лесном племени, растянувшейся на целые столетия...