Понять и простить

Оставшиеся на недосягаемой для человеческого роста высоте ягоды рябины горделиво и размеренно покачивались на ветру. Эти яркие плоды, тяжёлыми гроздьями висящие почти на самой вершине — последняя радость и надежда рябинового куста. Остальные ягоды не успели даже покраснеть — пообрывали прохожие. Детям любопытно, что за ягода такая алеет, молодёжь привлекает красота. Но и те, и другие попробуют, пожуют, а почувствуют горечь — выплёвывают. Не ждут, когда ягоды станут медовыми. Но кто же им скажет, что время рябины — осень, а не лето?

Светлана смотрела на упавшие гроздья рябины, виднеющиеся тут и там при свете полуночной луны. Она стояла так давно в раздумьях. Очнулась только тогда, когда через полуоткрытое балконное окно подул прохладный ночной ветерок. Стало зябко.

— Знать бы, о ком думаешь, оставив ночной сон?

— Ой! — Светлана вздрогнула, услышав голос мужа. — Ты напугал меня! Тебе тоже не спится?

Её вопрос остался без ответа. Евгений, будто впервые, пристально глянул на рассыпавшиеся по плечам кудри супруги, прячущие нескончаемую грусть чёрные глаза, не потерявший гибкость тонкий стан. Затем, похлопав по карманам пижамы, нашёл сигареты, спички, подошёл ближе к окну и закурил. Долго смотрел на тлеющий кончик, будто интереснее занятия в этот миг не существовало. Не оборачиваясь к жене, проронил:

— Может, закуришь? Говорят: пускай горит сигарета, чем душа.

— Брось шутить, Женя! — Светлана обняла сильные руки мужа. Но Евгений, крепко, до боли сжав её плечи, отстранил от себя.

— Ты думаешь, я ничего не чувствую? Нам не по восемнадцать лет, чтобы играть в кошки-мышки… Ты изменилась, Света… В последнее время сильно изменилась.

«Господи, только не сейчас! Не время, не готова, не могу… Потерпи, Женечка, дай привести мысли в порядок».

Будто прочитав её мысли, Евгений холодно глянул на супругу:

— Не хочешь сейчас отвечать? Когда? Завтра, послезавтра… Поговорим ещё, да? А вот мне хочется поговорить сегодня, сейчас, чёрт возьми! — мужчина потряс воздух кулаками.

Затем внезапно тихим голосом сказал:

— Пошли спать!

Тяжёло шагая, сгорбившись, направился в сторону спальни. В этот миг Светлане захотелось броситься в его объятия и расплакаться как ребёнок. Если бы муж обернулся, она так бы и сделала. Но Евгений не обернулся.

А нарушило душевное спокойствие женщины маленькое коротенькое письмо. Когда Светлана вскрыла конверт и только прочитала первые фразы, кончики пальцев обожгло, будто сунула их в огонь. Письмо упало на пол. Короткое слово горело в центре листка, вырванного из школьной тетради. Чувство стыда, горечи, обиды душило горло, не давая нормально дышать. Но всё же она наклонилась, нервно скомкала письмо, бросила в угол комнаты и без сил упала на диван.

Дома никого не было и Светлана дала волю чувствам — расплакалась словно в детстве: то в голос, то рыдая, то всхлипывая. Когда немного успокоилась, долго смотрела на комок бумаги, призывно белеющий в углу комнаты.

Знала, что всё равно прочитает, не стала долго мучить себя. Прочитала и снова, как давеча, скомкав, бросила в угол. Обиженно шевельнулась занавеска.

«Вспомнил». Пухлые губы женщины, придающие её лицу кокетливый вид, сурово поджались. Затем Светлана нервно сорвала с толстой косы застёжку, будто этот предмет виноват в её головной боли…

…Уже который день не даёт покоя это письмо. Оставаясь одна, Светлана вела разговоры сама с собой. С ума так можно сойти. Сколько раз пыталась заговорить о письме с мужем, но каждый раз что-то останавливало.

Письмо начиналось со слова «Доченька». О чём он думал, когда выводил это слово на листке школьной тетради, разлинованной квадратиками?! Может, о том времени, когда Светочка была маленькой девочкой-куколкой, непоседой?! А может, вспоминал уже подросшую Свету?! Ведь именно в это время пришла беда в их дом.

Когда отец был трезв, добрее человека не найдёшь. В эти минуты он брал на руки Светочку, обнимал, гладил по голове: «Не плачь, Светочка, не плачь, доченька!» Но стоило ему выпить водки — превращался в дикаря.

Угощали Григория часто. Его, колхозного ветеринара, то в один двор позовут, то в другой. А рассчитывались, по обыкновению, водкой. Будто закон такой есть. Но не это было главное в характере Григория. То, что пьёт, ещё можно было перетерпеть, но как напьётся — всё громит в доме, мало того, заставляет ещё искать для него алкоголь.

И вот среди ночи мама за ручку с маленькой Светкой ходит по домам, побирается. Вид несчастной, жалкой, сгорбленной фигуры матери, которая стучит в чужие окна среди ночи с просьбой дать в долг водки, до сих стоит перед глазами как страшный сон.

Наутро, кое-как растолкав отца на работу, засовывала свои тетради с невыученными уроками в сумку и бежала скорее в школу. Сонная, не выспавшаяся. Учительница какие-то синусы, косинусы объясняет, а у неё перед глазами мерзкий вид человека, считающегося её отцом — слюнявый рот, обмоченные штаны.

А как забыть тот стыд, когда у неё спрашивают уроки, а Света ни бэ ни мэ. «Надо же быть такой тупой, доченька…», — говорит учительница. А класс в хохот… Как это забыть?! Нет, нет, это невозможно забыть. А куда деть ту , последнюю ночь, когда у Светы в один миг побелели волосы на висках?

Был обычный день. Обычный. Днём совершенно трезвый, отец к вечеру вернулся от кого-то, угостившись водкой.

— Почему не убрали снег возле крыльца?

Уже нашёл повод привязаться. Знает Света, что это не к добру. Для начала скандала ему нужен какой-либо повод.

— Что молчим? Некому слово сказать?

— Ты же видишь, как метёт! Только убрали, снова нанесло… — сказала мама, не поднимая головы. Она как раз стиркой была занята.

А сидящая за столом Света оторвалась от чистки картофеля, крепко сжала нож в руках. Затем, стиснув зубы, молча продолжила работу.

— Выросла теперь, отец не нужен, так? Что застыла, как полено? — Григорий, покачиваясь, сделал пару шагов, сел на высокий порог и, попытавшись самостоятельно снять валенки, крикнул: — Встань, сними валенки с ног отца!

Мама Светы, вытирая мокрые руки о подол, поспешила на помощь к мужу.

— Я тебе, что ли, сказал? — Григорий со злостью посмотрел на жену.

— Что ты за человек, Гриша? Какая разница, кто тебе поможет? Ведёшь себя как изверг. Взрослой дочери не стыдишься…

Она не успела договорить, согнулась от боли. Удар мужа пришёлся ей в лицо — носом пошла кровь. Светлана вскочила с места, стала смотреть, не мигая, на отца. В руках нож, зажатый бескровными пальцами.

— Бездельники… Сидят дома без дела, две проститутки… Ещё отцу и мужу пытаются перечить. Я вам покажу, бляди… — Григорий с довольным видом сел на пол, прислонившись спиной к тёплой печке.

Светлане показалось, будто её окатили помоями. Такие слова говорит человек, называющий себя отцом? Нож, прижатый к её девичьей груди, казался Свете единственным спасением от этого кошмара. К ней с ужасом в глазах бросилась наперерез с прижатым к носу полотенцем мама.

— Доченька, иди сходи до сарая, покорми нашу бурёнку картофельными очистками. Иди, доченька, иди! — женщина вырвала нож из рук дочери, направила её к выходу, подталкивая в спину.

Светлана бросила презрительный взгляд на развалившегося на полу отца, накинула на плечи старое пальтишко и вышла во двор. А вслед опять услышала ненавистный окрик:

— Иди! Найди бутылку! Трубы горят. Не найдёшь — вечер в ад превращу!

Светлана, чтобы не слышать этого голоса, раздающегося через стены дома, подняла воротник пальто, взяла ведро, стоящее в чулане, и пошла к сараю. Когда пробиралась через сугроб, наметённый перед сараем бушующим вечерним бураном, только одна мысль вертелась в голове у юной девушки: «Как дальше жить в этом кошмаре? Как спасти и отца, и мать, и себя?»

Тишину сарая, пропахшего запахом сухого сена, молока и овечьей шерсти, нарушает только звук медленно жующей бурёнки. Светлана вывалила принесённое угощение в деревянное корыто, стоящее перед коровой. Постояла, уставившись в темноту сарая, машинально поглаживая шею животного. Затем, с очень большим нежеланием повернулась в сторону выхода. Так не хочется идти домой, но тут зябко стоять в одном пальто.

А когда, настежь открыв двери сарая, шагнула через порог и подняла голову, то от ужаса чуть не упала. Их родной дом был объят пламенем пожара. Хотела сделать шаг — не может, ноги ватные, будто прилипли к снегу. Хотела крикнуть: «Мама! Папа!» — язык тяжёлый, словно онемел. Она даже на миг потеряла способность соображать что-либо. В ногах появилась дрожь и передалась на всё тело. Света представила себя внутри объятого пламенем дома вместе с мамой. Хотелось убежать, но ноги не слушались.

Всё же нашла в себе силы сделать несколько шаркающих шагов в сторону сарая. Только не понимала: зачем туда зашла. И зачем села в одном из углов, закрыв лицо руками. Нет, она не сошла с ума. Совершенно ясно слышала крики: «На сарай перекидывается! Если там есть скотина — хотя бы их спасти!» Только ответить, подать голос им не могла. Наоборот, в тело вместо первоначальной дрожи пришла слабость. Она прислонила голову к стенке и закрыла глаза.

Очнулась от громкого звука прямо под ухом за стенкой — будто трактор завели. Завизжало, загремело, загрохотало. Светлана с испугу обхватила колени руками и уткнулась в них головой. В этот миг над её головой прочертила щель в досках сарая визжащая цепь пилы.

— Ах!

Это вскрикнул мужчина с бензопилой в руках. Он прибежал с тыльной стороны — от соседей, вскрыл пилой стенку, чтобы выпустить животных.

— Твою мать, да здесь же человек! — крик мужчины разнёсся, словно гром. Он отбросил бензопилу, даже не выключая, упал на колени перед девчушкой, снял ушанку с головы, затем расстегнул ворот, будто ему не хватало воздуха. Схватил пятернёй волосы и, раскачиваясь из стороны в сторону, заревел как медведь: — Чуть не отрезал ей голову… Голову… Голову…

Подбежали ещё люди, поняли, в чём дело, подняли на руки потерявшую сознание Светлану и унесли к соседям. Когда принесли на свет, все ахнули — чёрные волосы соседской девчушки были покрыты сединой на висках.

Позже она узнала, что отец сам поджёг дом, облив бензином. Потом стоял и хохотал, как безумный, на улице. А мама кое-как вывалилась из дома на снег, разбив окно.

Больше ни разу не появился в их семье Григорий — ни после лечения в больнице, ни после принудительных работ. Возможно, мама Светы ждала, что придёт и попросит прощения. Но она никогда больше не заводила разговор о нём. Возможно, мать и простила бы, но только не Светлана. Но он не пришёл. Доходили слухи, что бросил пить, сожительствует с другой.
 

И вот теперь вспомнил. «Доченька», видишь ли… Вспомнил, когда старость постучалась в двери.
«Много лет болею сахарным диабетом. В прошлом году врачи правую ногу отрезали, в этом году — левую по колено. Женщина, с которой жил, бросила меня. Её дети и слышать не хотят обо мне. Больше не к кому обратиться. Помоги, доченька, хотя бы устроить меня в дом престарелых.»

Именно это письмо лишило покоя Светлану. У кого спросить совета? Мама давно покинула этот мир. А чтобы с мужем поговорить, до сих пор не собралась духом. Нет, она знает, что он не скажет: «Забудь, как он забыл тебя в своё время». Светлана боится собственной слабости…

… — Давай привезём к нам. Долго ли ему осталось жить.

— ?

— Каким бы он ни был, он ведь тебе отец.

— Отец? Ты же знаешь каждую минуту моей жизни, Женя…

— Знаю. Ещё знаю, что у тебя большое сердце. Если бы было не так, разве прожил бы с тобой двадцать лет, понимая каждый взгляд, рябинушка моя?

«Рябинушка…» Это любовное обращение Евгения к жене. «Я влюбился не в твою красоту, а в твою гордость. По сравнению с другими, ты на недосягаемой высоте. Как осенние ягоды рябины», — так сказал он однажды.

Вот опять своим сладким обращением заставил заплакать от радости.

— Не плачь, Света, не плачь, рябинушка моя! — сказал Евгений, обняв жену.

— Каким бы ни был, он твой отец… — опять повторил давешние слова.

«Не плачь, Света!» Перед глазами женщины, смотрящей на мужа запрокинув голову, будто порвалась пелена. Слёзы радости вернули память о молодых годах совершенно трезвого отца и она словно услышала его ласковые слова: «Не плачь, Светочка, не плачь, доченька!»