Юбилей (ч.2)
(Продолжение. Начало здесь: https://golos.io/@tihiy-chelovek/yubilei-1578255802386 )
2.
… На огромной лесной поляне, где косили траву на сено местный лесник и родители Фёдора, в полдень становилось нестерпимо жарко, и тогда садились в тень, посреди осиновых стволов, и раскладывали нехитрую снедь-закуску для подкрепления сил; мужики выпивали по чарке-другой медовухи (которую выделывала сестра лесника, проживавшая с ним, по причине своего вдовства, для поддержания домашнего хозяйства лесника и его пасеки), - и после скромного обеда все дремали до первого прохладного ветерка над благоухающей июньским разнотравьем поляной, на которой тихо и лениво паслась лесникова кобылка со своим оранжевым вихрастым жеребёнком…
Только маленький Федя уходил прогуляться по лесу, по своему малолетству и по требованию родителей не отходя далеко от поляны. Он с удовольствием разглядывал попадавшиеся на пути грибы, особенно огромных красавцев-мухоморов, но руками их не трогал, зная, что они ядовитые, - а искал среди травы лесную землянику: сперва набирал целую горсть ягод, а затем отправлял это сладкое рубиновое роскошество в рот. (Не любил Федя есть по ягодке!) Пение птичек дополняло Федино счастье и запоминалось ему на всю его жизнь…
Просвеченный высоким солнцем лес несказанно завораживал и манил в свою чащобу, хотя и было немного страшновато. Побеждало чувство любопытства и какая-то врождённая жажда постоянного передвижения и новизны. В дальнейшем эта почти физическая потребность сыграла с ним немало злых шуток, а в тот незабываемый день он впервые по-настоящему заблудился. Когда он это понял, он не только не испугался, но даже обрадовался: наконец-то теперь никто не помешает ему идти куда глаза глядят и делать то, к чему тянулось его маленькое сердце…
Голосов родителей он не слышал, а сам решил не подавать своего голоса до тех пор, пока не нагуляется вволю и не налакомится ягодами всласть… Когда веторок пробегал по верхушкам деревьев, особенно по осиннику, от его шелестящего шума по спине мальчика пробегали мурашки, а сердце обмирало. Феде казалось, что какое-то невидимое и загадочное существо крадётся вслед за ним, но не по земным тропинкам, а по ветвям и верхушкам древес. Но это был не просто яркий страх, а своеобразный ужас восторга, обострявший восприятие окружающего мира до крайних пределов. Всё вокруг становилось бесконечно интересным и заманчивым, всё можно было разглядывать, слушать, вдыхать и вкушать до полного наслаждения!
На лесную тропинку выбежала косуля и остановилась, как вкопанная. Мальчик и трепетное животное, в нескольких шагах друг от друга, долго смотрели один на другого,боясь пошевелиться. Никто не хотел первым обнаруживать себя, хотя косуля так раздувала ноздри и пошевеливала ушами, что не заметить это было невозможно. Быть может, она хотела признать в маленьком незнакомце существо своего круга, но никак не могла убедиться в этом? А Федя только на ковре, висевшем на стене за кроватью родителей, видел этих красивых животных, и сейчас впечатлительному мальчику казалось, что та сказочная картинка ожила для него по мановению какой-то волшебной палочки в руках лесного чародея-невидимки… Уж не он ли крался за ним по деревьям и шумел невольно листьями осин?
Вдруг косуля резко, почти вертикально, подскочила ввысь, - и даже задела нижние ветки сосны, под которой она стояла. При этом издала какой-то странный, смешноватый звук, словно громко, хриплым человеческим голосом сказала: «Ёк!» Вновь коснувшись копытами земли, она мгновенно исчезла в ближайших зарослях тростникового камыша… Федя не испугался, - но и не пожалел, что дивная красавица убежала: он всё равно не знал, что с нею делать!(По этой причине, как убедился Фёдор в дальнейшем, люди часто расставались даже с самым дорогим для них, а не только с красотой…) Он успел хорошо рассмотреть мордочку косули, даже заглянул в её глаза, похожие на запотевшие сливы, и запомнил её вздрагивавшие, раздувающиеся ноздри. Он полюбил её! – с тал думать, что и она хотела сказать ему о любви, поэтому так долго стояла и смотрела в его глаза! И если бы она не исчезла, - так же внезапно и неожиданно, как и появилась, - он бы поцеловал её в милую и прекрасную мордочку и сказал бы ей, что очень её любит…
Нет, всё-таки жаль, что она убежала!.. Может, пойти за ней? Федя проследил направление её маршрута и медленно пошёл по следу в камышах, чрезвычайно густых и высоких. Под ногами зачмокала влажная почва, какие-то птицы справа и слева стали шарахаться от незваного пилигрима, застревая крыльями в тростнике и выкрикивая всей округе свои тревожные вести суматошными и скрипучими голосами… Но мальчик продолжал идти, явно заворожённый образом волоокой красавицы-косули, совсем недавно смотревшей в его глаза своими очами-черносливами… И вдруг он снова увидал её, шагах в двадцати от себя, на небольшом пространстве, вытоптанном оленями посреди тростника. Косуля была не одна, рядом находились ещё несколько особей этой благородной породы. Мальчика они не видели и не чуяли, потому что были заняты своими любовными играми. (Ещё один поучительный урок на будущее для впечатлительного и разумного ребёнка: любовь слепа и безрассудна в своей самодостаточности! На влюблённых легко охотиться, их легко обмануть!..)
Тут мальчик впервые увидел, как совокупляются животные, в том числе его недавняя знакомка. Он во все глаза смотрел на это таинство любви и очень хотел прогнать встающего на дыбы самца, но понимал, что вместе с ним убежит и его прекрасная косуля, а он не хотел этого всеми силами души!.. Наконец, кто-то из освободившихся животных заметил мальчика, и по резкому звуковому сигналу прозорливца все мгновенно сорвались куда-то прочь, сотрясая знойный воздух оглушительным треском тростника и собственным хриплым «ёканьем». Над метёлками длинных тростинок по очереди взлетали прямо в синеву фигурки изящных и прыгучих животных, сопровождаемые громким птичьим криком и гомоном, и в дальних чащах леса на этот невероятный шум отзывалось неоднократное эхо…
Федя испугался. Теперь он оставался совсем один посреди высоченного и удушливого тростника и не знал, куда идти и что делать… Природная смекалка подсказала ему, что надо вернуться назад, по своим же следам в камышовнике… Это ему удалось, и он благополучно вышел на сухую лесную почву, под сень берёз и тоненьких осин. Сразу же стали попадаться многочисленные грибы – подберёзовики и красноголовики. Но во что их собирать? Снять свою рубашонку и завязать на ней узел, соорудив, таким образом, подобие торбы? (Федя видел однажды, как это сделал отец, и они тогда сразу же набрали почти ведро белых грибов надалеко от сенокоса). Нет, комары закусают голенькое тело, да и неизвестно, как долго придётся ему таскаться с грибной поклажей по незнакомому лесу…
Федя отказался от этой затеи и пошёл по едва заметной тропинке в сторону небольшого просвета между деревьями, справедливо полагая, что там и должна бы находиться сенокосная поляна. Однако просвет нисколько не приближался, а иногда даже казалось, что по мере приближения к нему он почему-то отдаляется… (Печальная иллюзия почти всей его дальнейшей жизни!) Федя устал и сильно захотел есть, особенно когда закинул в рот по пути несколько пригоршней земляники и растравил аппетит. В темноватом лесу становилось прохладно, захотелось побыстрее выйти на солнечный свет, поближе к людям и лошадкам лесника, которых Федя очень любил и нисколько не боялся подкармливать их корками хлеба прямо из рук, особенно смешного и трогательного жеребёнка…
Но сейчас они были и где-то совсем рядом, в том же самом лесу, что и он, только на поляне, – и вместе с тем они были и очень далеко, словно в какой-то другой, исчезающей жизни… (Это чувство постоянного исчезновения мира Фёдор пронесёт потом через многие годы юности и зрелой своей жизни…) Может быть, позвать родителей, – и всё сразу же и разрешится, ко всеобщей радости и счастью?
Вдруг какая-то хищная птица резко сорвалась вниз, прямо над головой Феди, и буквально у его ног и на его глазах, мгновенно подхватила мёртвой хваткой какую-то «неведому зверушку», едва успевшую пискнуть перед внезапной гибелью. Птица, не обращая никакого внимания на застывшего от ужаса маленького человека, стала терзать свою жертву с каким-то рьяным наслаждением и страстью. Федя не знал, что это за птица, но даже сквозь ненависть и холодящий страх всё же сумел оценить невероятную красоту и благородность птицы, дивное изящество её движений и царственность насыщения пищей! «Победителей не судят» – вспомнил он поговорку, которую часто произносил отец, и подумал, что она – именно про эту грозную красавицу, которая в двух шагах от него, торжественно и упоённо, утверждала своё право на сегодняшнее превосходство в этом светло-сумрачном лесу…
И всё же Федя решил нарушить эту царственную идиллию, подхватил большой сук, валявшийся чуть в стороне, и, кратко рамахнувшись, ударил по птице. Лесной коршун с криком взвился над своей трапезой, - и тут же рухнул на землю со сломанным крылом! У Феди мгновенно хлынули слёзы из глаз: ох, зачем, зачем он это сделал? Кому успел помочь, кого выручил этой своей бессмысленной выходкой? Он бросился к раненой птице, чтобы спасти её, прижать к своей груди, но в тот же момент почувствовал жесточайшую хватку её когтей на своей правой руке и резкий, болезненный удар клювом в лоб! Из руки хлынула кровь, и на мгновение от сильного удара закружилась голова. Мальчик выпустил птицу и схватился за голову, прикрывая лицо локтями. Птица стала атаковать его босые ноги, едва прикрытые стоптанными сандалиями…
Федя бросился прочь от места битвы, не разбирая дороги и громко плача, но быстро запыхался и пошёл медленнее, постоянно растирая слёзы и кровь на своём лице. Разодранная острыми когтями рука сильно разболелась… и Фёдор сквозь полудрёму вытащил свою затёкшую и поцарапанную правую руку, случайно попавшую между секциями радиатора, а очнувшуюся реальную боль своих несчастных ног продолжал воспринимать как боль во сне-воспоминании (от ударов птичьего клюва)… Марево полуреальности настоящего и прошлого продолжало окутывать сознание Фёдора… и он бежал по лесным буеракам и завалам, куда глаза глядели…
А они почти и не глядели – из-за хлещущих по ним веток, из-за текущей крови, пота и горючих слёз! Наконец, он выдохся и упал на прохладную землю возле какого-то крохотного болотца, и долго лежал, прерывисто всхлипывая и разговаривая вслух то ли с самим собой, то ли с далёкими родителями, то ли с какими-то людьми… На болотце села длинноногая цапля и, прижав одну ногу к своему животу, уставилась красными глазами на всхлипывающего Федю. «Да что вы всё разглядываете меня, - сквозь полуплач мысленно возмутился маленький Федя. – Что я вам, - чужой, что ли? Я не чужо-о-ой!.. Я не хотел ударить птицу-у-у… Я только хотел напугать её-о-о!.. Не смотрите на меня так безжалостно-о-о!»
Красный взгляд, не мигая, продолжал буравить душу щупленького человечка с какой-то непонятной и необъяснимой целью… Федя перестал плакать и тоже уставился на одноногое чудище, будто в детской игре «Кто кого пересмотрит», – но там почти всегда рождался непрошенный и заразительный смех, а тут было какое-то заколдованное безмолвие, даже пение птиц где-то в высоких ветвях деревьев неожиданно затихло, и только слышался далёкий дробный стук долбящего древесину дятла… На корягу, возле которой лежал наплакавшийся вволю мальчик, выползла изумрудная ящерица и замерла почти у самого носа притихшего непонятного существа с кровяными потёками на лице… И вдруг ящерица лизнула эту кровь, потом ещё и ещё раз, будто пыталась отмыть и отчистить замурзанную и заплаканную физиономию мальчика, как его заботливая сестра или нянька…
«Спасибо, милая», –прошептал Федя. Он невольно вздохнул ещё раз, пожалев самого себя, и ящерица тут же юркнула от этого вздоха куда-то в подножие коряги. А одноногий истукан всё ещё продолжал стоять посреди болотца и неподвижно смотрел на человека, словно до конца жизни застыл от удивления такой небывалой идиллией между мальчиком и изумрудной ящеркой… А может, и ему, пернатому истукану, захотелось, чтобы его тоже кто-то пожалел?.. Печальная и непонятная птица, как неразрешимый символ тайны, запомнилась Фёдору на всю жизнь…
От холода и внутренней тревоги мальчика стала бить крупная дрожь, и ему очень-очень захотелось на солнечную поляну, где косили траву его любимые люди и гулял на воле, но всё же рядом со своей мамой милый и смешной дуралей-жеребёнок.. Поскорее бы обнять его за шею и покормить хлебными корками, ощущая нежное прикосновение к ладони припухлых жеребячьих губ!.. Федя встал, ничуть не испугав навеки удивлённую птицу, и, отряхнувшись, пошёл интуитивно в сторону поляны. (И как потом оказалось, - нашёл её именно в этом направлении!) Холод не отпускал, и даже активная ходьба не помогала согреться…
Скорее всего, это было связано с каким-то внутренним разладом в душе ребёнка, и с тех пор он стал замечать, что именно внутренняя неприкаянность и дисгармония вызывала жизненные катаклизмы, а не наоборот. Когда находишься в ладу с самим собой, – никакая беда не страшна человеку! Ах, если бы научиться беречь и сохранять этот высокий небесный дар, – свою душевную гармонию и теплоту!..
… Лес всё никак не кончался, а идти уже не было сил: ни физических, ни душевных. Мальчик спотыкался, падал, вставал, – и снова шёл раз за разом, не ощущая ни ушибов, ни укусов комаров, ни чувства голода и даже холода: он чувствовал теперь только смертельную усталость и туманное безразличие ко всему вокруг… Сколько это продолжалось, он не помнил и не знал, но уже угасающим сознанием вдруг услышал, ощутил далёкое ржанье жеребёнка где-то впереди, –и это его спасло.
Через полчаса он обнимал шею своего гривастого друга, и от потери сил уже не мог видеть, как через всю поляну, залитую солнечным светом и звоном, к нему бежали люди – мама, папа, добрый дяденька лесник и его сестра… Когда они подбежали к Феде, он глубоко и счастливо спал, а жеребёнок словно нашёптывал ему на ухо какую-то только им двоим ведомую сказку о прекрасной жизни…
… Сквозь эту вуаль прошлого Фёдор всё же понимал, что теперь наступит настоящее, и ему захочется поскорее сдохнуть, чтобы только не видеть, не слышать и не ощущать его, но гигантским усилием воли он открыл глаза и вернулся в свою ненавистную, косматую реальность…
(Продолжение следует, - когда-нибудь, в неопределённом будущем)